Надвинь на брови северные сны… Ты меня, дорогая, за всякое там прости — За не пойманных бабочек и за пойманный щебет птичий, А придется мимо нашего старого дома идти, Постучи тихонько и мелодично. Там уже никого, но хотя бы разбудишь то, Что как будто на патефонной игле застыло, Это сейчас мы знаем, что с нами было потом, А тогда у гаданий разных судьбу вырывали силой: Зажигали свечи, бросали туфли и проч. Я – с разбитым коленом, ты – с вечной ангиной. Помнишь, как играли? А страшные сказки, ночь? Все цветы надоели мне, кроме одной георгины, Ой… или розы красной с каплей нежной росы, Мы с тобою с тех пор не изменились ни грамма. Как из одуванчиков пыльных, вместе с тобой росли, А теперь, гляди, кому – мачехой, кому – мамой. «Это память твоя говорит спросонок…» Это память твоя говорит спросонок, Сладкой ватою мельтеша, Знай, что каждый из нас в душе ребенок, Каждый третий из нас – левша, Переросший пальто, проболевший корью, Сквозь буран идущий пешком В нелюбимый сад и скоро – в школу, С горки катящийся кувырком. Вот он ест пломбир, вот шмыгает носом, Вот запачкал руки в песке. Вот бранилась мать, мол, где тебя носит, А сама ушла налегке. «Ускоряется август: брусника, ирга, ежевика…» Ускоряется август: брусника, ирга, ежевика, Солнце мягко роняет на лес белокурую прядь. Что случилось с тобой и со всеми, скажи-ка? Мы совсем разучились друг друга в лицо узнавать. Среди долгого сна, среди звездного шума — Ломоть лета и осени след, незаметный для глаз. Вот случится зима, утопай среди этих вещей и думай О трамвае, везущем в бескрайнюю облачность нас. Мимо ив и пруда, по Покровке, вдоль кинотеатра. Там на четверть – дожди, остальное – снега, там Мы расходуем жизнь на сегодня, вчера и на завтра С невесомой беспечностью, свойственной нашим годам. Оставайся таким, я таким тебя помню и слышу, Ты сидишь с нами рядом в трамвае полупустом, С тихой грустью в глазах, с роковою судьбой под мышкой, С повторяющим длинные строки из Библии ртом. Продолжайся в прозрачной воде, в колокольном дин-доне, В аромате антоновских яблок, роняющих стук В золотую траву, в листьях клена, раскрывших ладони. Это твой не последний, не первый, не следующий круг. «Ни слову быстрому, ни воробью…» Ни слову быстрому, ни воробью Не воротить того, что говорю Тебе, шагнувшему второй ногой, С зимой повенчанному, с ее водой. Тебе там нравится? Там хорошо? Зачем ушел ты? – Я не ушел. Вот длится солнца горячий круг, Вот длится сердце – тук-тук. Я шлю за море, за много верст, Немного света, улыбки горсть, Щепотку взгляда, ломоть руки — Тебе, стоящему у той реки. Я убаюкаю, уберегу Твое стояние на берегу. «Как такое с тобой могло случиться —…» Как такое с тобой могло случиться — Слово недоброе, сердце, судьба, ключица? Слышишь мой тихий голос, молитвой полный? Ты теперь только то, о чем я помню, То, что трогала, грела, кутала в одеяло, Соединяла с собой, от себя отделяла, Прятала ото всех в стихотворной речи, Не отпускала, но отпустила в вечность. «Был мне раньше пречистый пруд…» Был мне раньше пречистый пруд По колено, теперь – по грудь, Там отныне другие пьют. Не ходи туда, сил не трать На ночь глядя или с утра, Это я тебе – как сестра… Эх, да что там с сестры-то брать! — Я тебе – настоящий брат. Вот уже столько лет подряд Время с нами и так, и тик. Льется небо за воротник, Ты мне шлешь журавлиный клик, Я в ответ кликну мышью, лишь Я одна слышу эту тишь, Когда ты, не касаясь крыш… «Взвали на плечи грузное вчера…» Взвали на плечи грузное вчера, Пусть запирает первый гололед Твои следы, жужжит внутри пчела И производит стихотворный мед. Ложись всей тяжкой грустью на кровать, Без снов и снега наступает год, А все и впрямь – трава, трава, трава, Так набивай кириллицею рот, Спеши сказать «люблю» и «навсегда», Назвать все вещи, полные красот. Пусть обитает водная среда В стихах про слово, что уже вот-вот. «Если ты спросишь о том, что я знаю о феврале —…» Если ты спросишь о том, что я знаю о феврале — Комната, книжная полка, чай на столе. Знаю, как студит, кружится, хрустит, рассыпается снег, Мысль переходит в явь, затеваясь во сне. Пару слов подберешь и бросаешь на произвол Русской речи, с деревом спорит ствол. Только войдешь – привет и пора идти — Ночь проглотила ломоть циферблата от двух до пяти. Дальше – лишь тишина, не сдвинуть с места. И хорошо, никому не друг, никому не-веста. |
