Так вот, Оскар страдал. Замучил всю компанию своими вздохами и охами, подружился со всеми Ритиными друзьями. И в конце концов год назад та благосклонно сдалась и пошла с Оскаром на свидание, потом – еще на одно. Под общее справедливое недоумение они стали парой: яркая и невероятная Рита рядом с вечно смешным, почти беловолосым шутником. Их странный и контрастный союз продлился год, но несколько месяцев назад прекратился, и только Рома (благодаря своей кухне) и Марек (по долгу бармена) знали, что произошло.
И теперь эта свадьба.
– Кажется, стоит изобразить.
Новый комикс. Говорящие картинки – как и любая история – напоминали Роме, что он жив и все происходящее – это не понарошку, а прямо здесь, прямо сейчас – как снимки мгновенной печати. Комиксы были смешными или с ноткой почти таинственной депрессии – это после песен «Сплин». Рисунки рассказывали о своих, братиславских супергероях и ворчали Ромиными обидами на мир. Запоминали что–то теплое, сохраняли цветные рамочки важных дней. Рома рисовал, наверное, всегда, потому что не помнил точно, когда начал. В интернате выстраивалась веселая очередь в игровой комнате к Роминому столику, где тот рисовал каждому по маленькой картинке. С тех пор это было частью дня – наверное, самой лучшей и самой привычной. Вот и сейчас.
Снова маркером: Рита, какой он ее запомнил, – худая, с высокой макушкой и хитрыми пухлыми губами – оборачивается на Оскара. Тот стоит, раскрасневшийся и счастливый, сжимая в неестественных и смешных тисках ее невыносимого сожителя джек–рассел–терьера. И Рита чему–то улыбается. Рома сам не знает, кому или чему, но ему эта улыбка нравится, за эту самую улыбку Риту любили почти все с потока.
Рома как раз закончил, когда услышал телефонный звонок.
Он вздрогнул, схватился за телефон, несколько раз шумно выдохнул. Ева, конечно!
–Да?
2
Они познакомились три недели назад, но стоило бы вам решиться напомнить об этом Роме, он бы запротестовал от души: казалось, он знает ее с десяток лет. Впервые он встретил ее в общежитии – «на Млинах», где существовало большинство всех студентов Братиславы.
Туда вели все дороги, правильные и не очень, и самые непростительные истории обязательно начинались там. Каждый знал другого всего через пару знакомых, и Рома оказался на Млинах с Ритой.
Какое–то место силы – нехорошей, непостоянной. Летом здесь отдыхали, растянувшись на теплой земле, и никогда не планировали ночь. Рома по себе знал прелесть братиславской юности: утром никогда не знаешь, где и с кем будешь дружить вечером.
Ева сидела, свесив ноги с бетонной террасы и покачивая кроссовками в такт песне из колонки.
– Эй! Опять слушаешь свою попсу на все Млины?
Рита махнула Роме рукой и лениво прошла вперед.
– На вкус и цвет, красотка! – Ева подмигнула и сделала тише. – Какая честь видеть вас в краях разврата. Ищите компанию на вечер?
Она с любопытством склонила голову набок, спрятав за уши короткую темную прядь волос, и посмотрела на Рому; он смутился и стал коситься на Риту в поисках спасения. Та фыркнула и выхватила у него последнюю сигарету из пачки.
– Я обещала показать ему, – она почти презрительно кивнула на Рому, – что здесь за место. Пропускает все самое «студенческое».
– Ну и? Напоминает преисподнюю?
– Бывал в местах похуже, – он равнодушно отвернулся, но, когда Ева потащила их к автобусной остановке, смеясь и болтая без умолку, понял, что пропал.
Ева в августе переехала в общежитие, как только оказалась зачисленной на факультет управления, расписанный на годы вперед ужасно скучными предметами с невыносимо сложными названиями. Ева морщила нос, беспрестанно заправляла волосы, а Роме почему-то чудилось, что в ее глазах отражается необъятный вид на Землю из открытого космоса.
Через неделю ежедневных теплых вечеров вместе они сидели на цветном ковре в чьей–то комнате, и Рома с каждой секундой все отчетливее понимал, что влип – определенно, по самые уши влип! Ему казалось, что весь мир вокруг проглотила тишина и этот ковер замер в звездном небе, потому как – что тут скажешь – как вообще это еще можно описать?
– Ну-ка, признавайся: о чем ты мечтаешь? Хочу узнать тебя получше, – Ева придвинулась ближе и с любопытством заглянула ему в глаза.
– Я… – Рома смутился. Кажется, веснушки проступили еще ярче и выдали его всего целиком вместе с красными щеками. – Не знаю, я как-то не могу так сразу сказать…
– Ну, давай! Я тоже расскажу.
– Ладно, – Рома пожал плечами и опустился еще ниже, так что они уже почти лежали на ковре. – На самом деле, о многом.
Шум голосов превратился в тихую ночную серенаду, а комнату переполнил золотистый свет крохотных настенных ламп.
– Наверное, было бы классно стать настоящим художником, – Рома улыбнулся и неожиданно для самого себя посмотрел Еве прямо в глаза. – Я с детства рисую комиксы. На школьных досках, в тетрадках на полях. В интернате я чертил для девчонок классики и в каждом квадратике рисовал маленькую историю, которая приходила в голову. Другие парни, конечно, посмеивались, но почему–то не издевались. Нам вообще в этом смысле повезло, что уж там… Даже дрались не очень часто. И у нас преподавала Анна. Она занималась со мной в дополнительные часы. А на Рождество подарила краски.
Рома улыбнулся самым добрым своим воспоминаниям и чуть приподнялся на локтях.
– Когда мне было одиннадцать, она забрала меня к себе. Это было непросто, но получилось. Она мою жизнь изменила. По–настоящему. Записала в академию и вообще делала все, чтобы я рисовал постоянно. И только благодаря ей я оказался в своем университете. Поэтому… Я всегда очень мечтал, чтобы она мной гордилась. И даже сейчас… Ничего важнее, получается, нет.
Он неловко усмехнулся и тихо спросил:
– А твоя мечта?
Ева обхватила руками колени и положила на них голову.
– Так. Я мечтаю уехать в Париж… – кончики ее губ невольно приподнялись, и она посмотрела перед собой. – Ты не думай, это не потому, что в Париж хочется всем. Я не такая глупая, чтобы мечтать обежать все магазины или рассмотреть пресловутую Джоконду за головами китайских туристов.
Ева фыркнула и запрокинула голову назад.
– Там теперь живет мой папа. Где-то через два месяца после того, как я поступила здесь в университет, папе предложили в Париже какую-то невероятно хорошую работу. Ну, это я так думаю, потому что иначе он бы не уехал. Он был со мной от роддома до экзаменов, все мое детство – это только папа, папа… Он, мне кажется, сам не представляет, как мы можем друг без друга. Но все же он уехал, – в глазах Евы на секунду вспыхнуло беспокойство, но она снова внимательно посмотрела на Рому и, наверное, убедилась: ему можно. – Я с первого дня просила: давай я буду учиться во Франции. Но понимала, что это безумно сложно. И вот! Представляешь, как раз несколько недель назад папа сказал, что все можно устроить. Нужно подать какое–то заявление, как обычно, переоформить все. Но он нашел кого-то, кто сможет мне помочь, а главное – взять меня к себе жить. Кажется, он там один в Париже. И ждет меня. Это было бы просто… представляешь? Я думала, это невозможно, а тут… Кажется, и правда получится.