Я прекратил играть, и луна тут же скрылась за облаками. Я начал играть снова и вскоре луна, следовательно, и дорожка, снова появились. Конечно, все это звучит дико, но в тот момент все это казалось мне вполне естественным, правильным и даже логичным.

  Я пошел по дорожке, не видя ничего вокруг, кроме одинаково-мертвых деревьев и равнодушного тумана, глотавшего все вокруг. Только негромкие шлеп-шлеп от моих шагов нарушали тишину, да и те, казалось, вязли в тумане.

  В тумане, клубящемся вокруг лунной дорожки стали мелькать странные тени.

  Они метались вокруг нее, не рискуя заступать на нее.

  Чем дальше я шел, тем четче видел их- огромные полупрозрачные создания с белой шерстью, лапами и огромными пастями, напоминающими челюсти крокодила.

  С их стороны периодически накатывали волны ледяного ужаса, каждая из которых рвалась сокрушить мой рассудок.

  Но я все продолжал играть немеющими пальцами, мечтая только о том, что бы не сбиться с ритма.

  Наконец я вспомнил слова песни о лунных волках. От этого воспоминания мне почему то стало как то легче. Не знаю почему, но объяснив для себя происхождение этих тварей, я стал меньше боятся их.

  Неожиданно туман расступился и я увидел дом с большим колесом, стоявший прямо посреди болота. Она стоял на небольшом островке лунного света, и выглядел именно таким, как его описывал Славка и представлял я- мельница.

  Я пошел по островку света (и относительно твердой земли) вокруг мельницы, осматриваясь и ища вход. Обходя вокруг дома в поисках двери, я увидел здоровое колесо, закрепленное намертво. Оно почти полностью ушло под воду, так что на виду оставалась только неподвижно стоящая верхушка. При этом сам дом перекосило в сторону колеса, как будто оно тянуло его вниз, в воду.

  Не рискуя идти вокруг колеса, которое, похоже, ушло глубоко в воду, я повернул обратно. По закону подлости дверь обнаружилась с противоположной стороны. Легко открыв ее, я вошел внутрь. И тут же грохнулся вниз. Моя бедная гитара выпала из моих рук. Воды там было по колено. Сколько бы я не шарил руками под водой, гитара исчезла, буквально, как в воду канула.

  Потом я осмотрелся. Почти все помещение занимали здоровые жернова для обмолота зерна. Несмотря на всепроникающие сырость и грязь, механизм выглядел целым. Конечно, это смотрелось как антиквариат, но вроде бы все было нормально, и я не понимал, почему мельница не работает.

   Оглянувшись по сторонам, я взялся за круг. Он стоял намертво. Все мои попытки сдвинуть их были бесполезны. Казалось, что два каменных кругляша просто срослись друг с другом. К тому же видимость была минимальной. Напротив жерновов было большое окно, наглухо закрытое ставнями. Присмотревшись, я увидел, что они сделаны из железа, причем на стыке их соединял не просто замок, но какие то символы, от которых явственно тянуло силой. Я резко открыл ставни. И тут же зажмурился. Луна светила мне прямо в глаза. Внизу все так же торчало колесо.

  Ругнувшись, я подошел к жерновам и увидел ручку, как будто их надо было крутить вручную. Схватившись за ручку, я обнаружил, что ее грани острые как бритвы. Кровь хлынула у меня из рук. И тут жернова вздрогнули, как будто бы кровь пробудила их от спячки. Но нужно было что еще. Я несколько раз дергал их, но добился только новых порезов.

  Тогда я вспомнил, как Капо учил нас играть на чем угодно. И по какому то наитию стал наигрывать мелодию Славки, дергая их в такт этой мелодии. Жернова медленно двинулись, но чувствовал, что это не то. У меня сейчас сердце не лежало к этой забавной песенке. Интуитивно я понял, что Спеа сейчас не к месту. Я попробовал Гальд. Но он тоже не пошел. Я вообще его не слишком любил, если честно. И тут я загрохотал воинственную песню речевку Сейда.

  Жернова закрутились веселее. Я как наяву увидел, как лунные волки несутся по равнине. Почувствовал, как они рождаются в тумане. И что им нужна только цель. Вспомнил Гюнтера, представил, что они разрывают его разум на части. Меня захлестнула злоба на этого говоруна, эксплуатировавшего чужие успехи. Я увидел себя на его месте- известным, богатым, знаменитым и подлым. И остановился.

   Я много сделал в ту ночь.

  Но именно этой остановкой я горжусь больше всего.

  Когда я остановился, то внезапно почувствовал, что окружающее меня болото, столь безжизненное на вид, то же имеет свой медленный, но все ритм жизни. Что оно, отравленное и застывшее по воле человека, все еще медленно, но живет. Что вода, пусть и медленно, по капельке, но движется по нему, что какие то растения каким то чудом, но еще выживают в этих мертвых топях.

  Я опустил голову вниз. И в свете луны, проникавшем сквозь открытое окно, увидел мертвого Артема. Он плавал в воде, в которой я стоял по колено. Его здоровое, огромное тело как будто бы усохло, сжалось, уменьшилось внутрь. На лице лежала печать измотанности и полного истощения. Рядом с ним плавали и другие тела, среди которых я узнал Готку, чье худое тело то же выглядело каким то усохшим. И еще многих, многих других, и все они были такими же измотанными и истощенными, как и Готка с Артемом. Казалось что вода под моими ногами набита этими покойниками, как консервная банка шпротами.

  И вдруг сквозь эти тела я увидел комнату, где лежал Славка. Сейчас он стоял, стоял в свете луны на своих ногах, на глазах наливаясь силой от ее лучей. Рядом с ним, немного в тени, стоял Сергеич. И они оба как будто бы разбухали от этой силы, буквально светясь этой странной, синевато-мертвой энергией смерти, которую я видел в морге.

  Я хотел поднять голову и не смог, настолько я был слаб. Мои руки опустились на жернова и я увидел, что на них вырезаны те самые руны, которые я видел на руках Капо. И что эти руны, буквально набухнувшие от моей крови, сковывают жернова, всю эту мельницу, по которой, как я сейчас ясно видел, они разбросаны, как крысиные следы, в странном, противоестественном порядке.

  Непонятно как но я осознал, что именно эти руны буквально выворачивают сущность мельницы и всего вокруг наизнанку. Благодаря им мельница превратилась в запруду, мешающую воде и всему живому на этой равнине развиваться и двигаться дальше, отравляющую ее течение, но при этом гарантирующую Капо, Славке и кому то еще, вечную неизменность их бытия, фактически бессмертие. Бессмертие ценой остановки Жизни вокруг.