Вчера я натёрла пятку. Послушала эту пигалицу, Ленку.

– Не носят в такую жару колготки. Ну и что, что босоножки новые, потерпишь.

Вот и потерпела до волдыря на пятке. Что теперь делать? Нужна была мне эта презентация… Ленка всё щебетала:

– Ты что, в своём уме? Как это ты не пойдёшь? Там такие мужчины – закачаешься!

Ну, были там мужчины. И всё с женами или любовницами. И мы, как две дуры дефилировали из фойе на балкон, с балкона в фойе.

– Ах, что вы говорите? Да не может быть? Ах, ах.

Тьфу! И что теперь?

Время восемь утра. Через час мне нужно быть в офисе. Через два – на выставке. И вряд ли Сергей Вадимович даст мне личного шофёра. Чертыхаясь, наклеила на пятку пластырь, натянула брюки (это в жару-то!) и поплелась на маршрутку.

Мест в маршрутке, конечно, не было. Стоя почти на четвереньках, я мечтала о том, как приду в офис, сяду в своё кресло и сниму туфли. Пятка ныла всё сильней…

Выпав вместе с толпой из микроавтобуса, я, прихрамывая, поскакала на работу. Слава Богу, начальства ещё не было. В кабинете сидела Светлана Юрьевна и красила глаза.

– Здрассьть – Cказала я и плюхнулась в кресло.

– Здравствуй, здравствуй, милочка.– Пропела Светлана Юрьевна.– Ты не забыла, что у тебя сегодня выставка?

– Да вроде с памятью всё в порядке. Вчера в инете смотрела. Что- то там совсем мало про этого, подающего надежды.

Светлана Юрьевна вздохнула:

– Да, когда рисовал в России, никому был не интересен. А только пожил в Японии, продал несколько картин за какие-то немыслимые деньги, так-нате, пожалуйте на родину. Мы вам и зал выставочный, и прессу, и телевидение.

– Слушай, – сказала я,– Говорят, он на интервью не особо идёт. А картины, сказали, потрясающие. Ладно, сегодня посмотрим. Если дойду, конечно.

– А что с ногой-то?

– Да натёрла вчера новыми босоножками.

Дверь в кабинет резко распахнулась. Появилась модно растрёпанная голова Верочки, секретарши.

– Леонова, быстро к главному!

– Слушаюсь и повинуюсь.

Я вскочила с кресла, но тут же, охнув, села. Пятка болела нестерпимо. Кое-как, превозмогая боль, я поплелась к Сергею Вадимовичу. Главный, как всегда, выглядел безукоризненно. В его кабинете я почему-то всегда чувствовала себя Золушкой. Он разговаривал всегда очень вежливо, никогда не повышал голоса. Но все цепенели перед ним, лишь только он начинал " разбор полётов". Когда он давал очередное задание, мне всегда хотелось продолжить:

– А крупу перебрать? А полы подмести? А котлы отдраить?

Но, вернувшись в свой кабинет, я тут же оттаивала и начинала работать. Мы все понимали, что такой начальник-золото. Зарплата – вовремя, корпоративчики – классные! Так чего ещё надо? Как говорит Светлана Юрьевна, дрына нам не хватает.

– Вам,– говорит,– такой начальник нужен, чтобы вы забыли, как дом выглядит, и из кабинета пулей вылетали, а не вразвалочку выходили.

Вот и сейчас я иду. Правда, не вразвалочку, а почти враскоряку. И как я поеду на выставку?

– Анна, вот вам пригласительный. – Сергей Вадимович протянул конверт.– И поймите, мне нужен не просто репортаж с выставки. Мне нужно интервью. Художник очень незаурядный. Интервью даёт редко. Вы уж постарайтесь.

И без подснежников домой не возвращайся.– Подумала я, взяла конверт и спросила.

– А как насчет шофёра? У меня нога сильно болит.

– Сегодня, к сожалению, нет ни одного.

Я так и знала. Значит, снова маршрутка или метро. В маршрутке отдавят ноги, в метро длинные переходы. Ходить много не могу. Придётся прятать ноги в маршрутке.

К Дому Художника я приковыляла вовремя. Протянув пригласительный, прошла сразу в галерею. Мне хотелось посмотреть картины Никиты Крайнова прежде, чем брать у него интервью. Возле картин уже толпился народ.

– Так, подумала я, реклама – двигатель торговли. Интересно, сколько он заплатил за эту выставку? Или за него заплатили?

Я остановилась возле картины, где было поменьше народу. Передо мной были горы… И больше ничего. Только горы. Отчего-то в сердце появился странный холодок. Так со мной бывает, если я смотрю вниз с двадцатого этажа. Вроде бы знаешь, что не упадёшь, а всё равно жутко. Вот и сейчас мне как-то не по себе. Словно, я боюсь высоты. Словно не горы передо мной, а это я стою на вершине и смотрю вниз. Да-а, странное ощущение. Ну, что там дальше? Чем нас, профессионалов, может удивить Никита Крайнов?

На следующей картине было море.

– И то хорошо.– Подумала я.– Наверное, у меня и в правду боязнь высоты.

Море было спокойным, ленивым. Волны едва касались белого песка. А на белом песке сидел человек и смотрел вдаль. Непонятная тревога снова охватила меня. Чем дольше я смотрела на картину, тем тревожней мне становилось. Казалось, это я сижу на берегу. Одна во всей Вселенной. Только я и море. Равнодушное, великое море. Нет, это не море… Это же Одиночество!

Я закрыла глаза, потому что больше не могла смотреть на эту картину. Сделала шаг назад и чуть не столкнулась с девушкой. Она стояла за моей спиной, и по её лицу текли слёзы.

– Что это? Как? Как можно так рисовать?– спросила она.

Я пожала плечами и захромала дальше. Вдруг все загудели, и толпа окружила какого-то человека.

– Это Крайнов!– воскликнула девушка и побежала в толпу.

– Блин, интервью!– опомнилась я и поспешила за ней.

Но не тут-то было. Толпа наседала. Всюду мелькали микрофоны. Я попыталась бочком протиснуться между ОРТэшником какой-то крупной тётенькой. Тётенька недобро зыркнула на меня, колыхнула животом, и меня выбросило, словно рыбку. Я уже почти забыла про пятку, хотя она горела огнём. Без интервью мне нельзя возвращаться. Сергей Вадимович не поймёт. Раненых лошадей пристреливают. Дайте мне Крайнова!

Вдруг всё стихло. Толпа расступилась. Два добрых молодца вели под руки пожилую женщину. Она подошла к высокому, небритому мужчине. Он опустился перед ней на колени и поцеловал руки.

– Это его мама. – Прошептали сзади.

Так вот ты какой, цветочек аленький. Никита Крайнов выглядел, прямо скажем, неважно. Модная трёхдневная щетина только подчёркивала усталость на бледном лице. Коротко стриженные тёмные волосы, никакого свитера, атрибута художников. Светлые брюки, светлая рубашка.

Он взял маму под руку, повернулся в толпу и сказал:

– Интервью смогу дать только двум журналистам. Остальные приходите завтра. Буду здесь до глубокого вечера.

Толпа шумно вздохнула и рванула к нему. Меня закрутило в людском водовороте, и вдруг я почувствовала адскую боль! Мама! Мне наступили на ногу!

– А-а-а!!– закричала я и потеряла сознание.

Вообще-то у меня крепкий организм. За свои двадцать восемь лет я не помню, чтобы падала в обмороки. Девчонки в старших классах практиковали такие дамские штучки. Мне же это казалось нечестным по отношению к парням. Я не теряла сознание и при виде крови или ран, не падала от несчастной любви. А тут – на тебе. Я – в больнице. Пять минут назад ушла Ленка. У меня от неё разболелась голова. Лена долго щебетала. Всё рассказывала, как Сергею Вадимовичу позвонили, как он вместе со Светланой примчался в галерею, как там им сказали, что меня увезли на " Скорой", и что меня сопровождал в больницу сам Крайнов.

Я лежала, закрыв глаза. Скрипнула дверь. В палату вошла медсестра. В руках она держала лоток, в нём лежал шприц.

– Это ещё зачем?– нахмурилась я.

– Доктор велел.– Спокойно ответила медсестра.– Повернитесь.

Я молча повернулась, отбросила одеяло и зажмурилась.

– Ну, вот и всё,– улыбнулась сестричка.– Это чтобы столбняка не было. Вы зачем довели себя до такого состояния?

– До какого?– спросила я.

– У вас началось сильнейшее воспаление. Так можно и до сепсиса дойти.

– Я всего лишь натёрла ногу.

– Не всего лишь, а очень сильно. Началось воспаление и вдобавок болевой шок.

– И долго мне тут лежать?

– Дня три придётся. Нужно понаблюдать за вами. Да и начальник ваш приказал лечить, как следует. Сказал, что вы нужны ему здоровой.