Мама развернулась ко мне.

– Ты поэтому хочешь играть в театре? Чтобы таскаться за этим мальчиком?

– Ты думаешь сразу же об этом? – воскликнула я. – Знаешь что? Айзек Пирс не преступник. Он сегодня защитил меня от тупого качка, и пусть даже, пусть даже… – теперь я кричала, заметив их многозначительные взгляды. – Я не из-за него иду на прослушивание. Боже, проявите хоть немного уважения, а? Вы хотели, чтобы я чем-то занималась, так вот, я чем-то и занялась.

– Следи за языком, – сказал папа суровым голосом. – И давай не забывать, что ты и дня в жизни не играла в театре. И внезапно хочешь оказаться на сцене перед всем городом?

– Айзек Пирс тоже пойдет на прослушивание? – спросила мама, проговорив его имя как неприличное слово.

– Да, – ответила я, пытаясь изо всех сил контролировать гнев. – Скорее всего, он получит главную роль, потому что он гениален. И, возвращаясь к теме, я, скорее всего, не получу роль. Потому что, цитирую, «я и дня в жизни не играла в театре». Так что просто забудьте о сказанном.

– Мы не хотим, чтобы ты общалась с такими мальчиками, – сказала мама, глухая ко всему, что бы я ни говорила. – Мы приехали сюда, чтобы ты могла начать все заново, но, конечно же, ты сразу же цепляешься к худшим элементам…

– О боже, – я закатила глаза. – Ты не слышишь, насколько смехотворно звучишь? Придурки бывают разных форм и размеров. В городе и сельской местности. Бедные и богатые, все равно.

«Особенно сыновья генеральных директоров».

– Я ни к кому не цепляюсь. Я пытаюсь…

«Найти себя в темноте».

Папа и мама обменялись взглядами, и она молча молила его поставить точку после всего этого. Папа сложил салфетку на столе своим фирменным жестом, словно говоря: «Я только что принял решение».

– Я не стану запрещать тебе проходить прослушивание, если ты этого хочешь. Но что бы ни случилось, – сказал он, – в театре или школе, твои отношения с этим Пирсом должны оставаться строго профессиональными. Он по закону взрослый. Тебе семнадцать лет. Ты знаешь, что это значит?

– Это ничего не значит, – слышу я свой ответ. – Боже, вы сплетники похуже детишек в школе.

Внутри я поежилась, представив, что произойдет, когда информатор папы расскажет ему об отстранении Айзека от занятий за то, что ударил Теда Бауэрса. Родители не были примерами морали для меня. Это одна из вещей, о которой я перестала беспокоиться после того, как «X» закончил со мной. Но он мог все усложнить, если благодаря какому-то чуду я получу роль в «Гамлете».

Мой тон стал более безразличным.

– Не важно, – сказала я. – Я прохожу прослушивание, потому что хочу попробовать что-то новое. Это никак не связано ни с каким парнем.

– Понадеемся, – заметила мама. – Не то чтобы в этом городе было изобилие хороших семей.

– Ради бога, Реджина, – сказал папа. – Ты из окна выглядывала? Ты живешь на улице, полной таких же больших и красивых домов, как и наш.

– Есть нью-йоркские благополучные семьи, а есть сельские благополучные семьи, – ответила мама, поднося бокал вина к губам. – Есть разница, и ты знаешь об этом.

– Так у тебя предубеждения против всего штата Индиана, – заметила я. – А у папы против бедного парня, живущего в трейлере. Поздравляю, вы оба одинаково поверхностные. – Я встала, забирая тарелку. – И я потеряла аппетит.

Я никогда не говорила с родителями вот так. Никогда. Но я проигнорировала аханье мамы из-за моей грубости и крик отца, приказывающего мне сесть обратно. Я утопала на кухню и кинула посуду в раковину.

Потом мне стало плохо.

Я вздохнула. Если бы все было по-другому, я была бы такой же высокомерной и полной предубеждений к Индиане, как мама. Несомненно. Я манхэттенская девушка, родившаяся и выросшая там. Старая я смотрела бы сверху вниз на учеников Джорджа Мэйсона и составила бы свое мнение о каждом из них, еще даже не ступив на порог школы.

«X» изменил все. Нельзя смотреть сверху вниз на кого-то, когда твою самооценку втоптали в грязь, разбили на кусочки, а потом еще и помочились.

Мне нравился Хармони. Мне нравились Энджи и ее друзья. Мне нравился Айзек за то, что заступился за меня сегодня в школе, и за то, что показал мне новые возможности благодаря его игре в «Эдипе». После долгих месяцев замороженной апатии казалось, что положительные эмоции к чему-то или кому-то подобны хранению чего-то хрупкого. Мне нужно было защищать его, прежде чем оно выскользнет из рук и тоже разобьется.

Я прошла обратно в столовую.

– Простите, что так с вами говорила. Клянусь, я прохожу прослушивание не из-за какого-то парня, а потому, что хочу этого. Можно мне теперь пойти наверх делать домашку?

Родители уставились на меня.

– Домашку? – спросила мама – Впервые мы услышали, как ты говоришь слово…

– Да, – сказал папа, обрывая ее. – Но еще одна такая сцена, и не будет никакой пьесы. Ясно?

– Ясно.

И мне и правда было ясно. Папа не имел никакой власти на работе под руководством Росса Уилкинсона, но в нашем доме он был боссом, правящим железной рукой, что раньше меня не беспокоило, потому что я всегда слушалась. Маленькая папина дочка.

Ксавьер вычеркнул и это.

Я поспешила наверх. За закрытой дверью я вытащила фотокопию монолога «Растеряши» из рюкзака. Я снова и снова прочитывала слова, теряясь в мире Роуз. Позволив ее словам стать моими.

Это было легко.

«Они что-то вкололи мне, чтобы я перестала кричать…»

Роуз кричала так, как я кричала внутри себя. Не переставая, весь день, каждый день, крики вырывались откуда-то из глубины. Крики, подобные рвоте. Кричала, пока этот звук не ломал мне кости. Собиралась с храбростью, чтобы взглянуть в зеркало и увидеть, что все еще цела. Я читала книги о людях, сходящих с ума. Как я все еще умудрялась идти вперед, переставляя ноги?

«Ты все еще горишь», – прошептала бабушка.

Я схватила ноутбук, открыла его, вбила URL Общественного театра Хармони. Сайт показал красивый снимок кирпичного здания под синим безоблачным летним небом. Фотографии с последнего спектакля «Эдип» были выставлены внизу, и почти на всех них был Айзек Пирс с бородой и в крови. Его обнаженные эмоции выплескивались с экрана.

Внизу страницы был список для записи на прослушивание «Гамлета». Я записала свое имя, контактную информацию и нажала «отправить».

Две недели спустя Энджи отвезла меня на прослушивание.

– Кажется, здесь много народу, – заметила я, выглядывая из пассажирского окна на толпу перед ОТХ.

– «Гамлет» – масштабная пьеса, – ответила она. – Им нужны актеры на роли могильщиков, стражников и путешествующих артистов. – Она пихнула меня. – Ни пуха ни пера.

– К черту, – ответила я. Во рту совсем пересохло. – Встретимся в «Скупе», когда закончу.

– Тебя будет ждать шоколад.

В фойе театра толпились все пришедшие на прослушивание, от учеников колледжа до двенадцатиклассников. Я узнала нескольких ребят из Хармони, а вот студентов колледжа – нет. Я заметила пару девушек постарше, тусящих вместе и болтающих, склонив головы. Претенденты на роль Офелии, возможно. Они окинули меня взглядом и повернулись спиной.

Женщина среднего возраста с темными волосами, завязанными в свободный пучок, сидела за столом регистрации. Она уставилась на меня через очки с толстыми стеклами.

– Имя?

– Уиллоу Холлоуэй, – ответила я с колотящимся сердцем.

Она сделал пометку в списке.

– И на какую роль вы пробуетесь?

– Офелия. Где проводятся прослушивания?

– Там, – ответила она, показав большим пальцем на главный вход в зал.

– Мы проходим прослушивание вместе? На сцене?

– Именно.

– Нас не будут вызывать в комнату поодиночке для прочтения текста? Только перед режиссером?

– Мистер Форд так не поступает, – сказала она с непроницаемым выражением лица. – У него все открыто и прозрачно. Удачи. Следующий?

Я зашла в зал и увидела, что сиденья на две трети заняты потенциальными членами труппы «Гамлета».