- Спокойствия и... планов?.. Ничего не поняла!.. Спокойствия больше всего в камне лежачем, под который и вода не течет!..
- Однако же вот в нас с вами его нет, - улыбнулся Ваня. - И в вашем знакомом, который стрелял в Илью, тоже...
- В нем-то меньше всего!.. Так спокойствие?.. А вы знаете, из-за чего стрелял в Илью этот... мой знакомый?
- Романтическое что-то... Это мне неинтересно, как царство небесное, - рокотнул Ваня.
- Вам-то да-а, а вот Алексей Иваныч погиб!.. Почему же, скажите?.. Потому что он маленький человечек?.. Покушался маленький на большого, а у большого своя судьба: в огне не горит, в воде не тонет... и вся история эта - только деталь лишняя в его биографии... Алексей Дивеев без биографии, а у него, у Ильи Лепетова - био-гра-фия!.. И что же ему какие-то Дивеевы и Добычины?
- Вы им обижены, Ильей? - повернулся к ней Ваня.
- Я - я?
Наталья Львовна задержала слезы и вздернула плечи.
- Вот еще глупости: оби-жена!..
А так как в это время размокшая от мелкого дождя оборванная афиша мелькнула в стороне на углу, она добавила:
- Мы - люди афиш с ним были... иногда позволяли себе театральные жесты...
- Да, и через это увлеченье он прошел, - он говорил мне... Хорошо, что не задержался!
- Хорошо? - удивилась Наталья Львовна. - А вы знаете, мы, его товарищи, видели в нем талант!
- Это разве большая редкость?..
- Ну да... я забыла... вы цените больше спокойствие и... что еще?.. Да, большие планы!..
Ветер, полевой и вольный, но стесненный улицами, налетал то справа, то слева, и был кругом неприятный шум, свист, лязг и дребезг, обычный в городе зимой, и говорить было трудно, но Наталья Львовна, сидя с тем, кто если не лучше ее, зато п о з ж е ее знал Илью, как будто соприкасалась с самим Ильей.
Скверные лошади были у извозчика... Они бежали ли, или это только хитрый отвод глаз - бег на месте?.. Менялись размеры и цвет оборванных афиш по сторонам, видных из-под верха экипажа, значит, бежали все-таки, но, может быть, не к больнице?..
И хотя знала она, что еще очень рано для посетителей, и придется дожидаться в больнице часа два, и то и дело говорить этому грузному художнику: "Теперь уж совсем скоро, - минут пять еще, не больше... Пройдемся вот сюда, посмотрим... Не волнуйтесь..." - хотя знала, все-таки нетерпеливо слушала стук восьми подков о скользкий булыжник.
И еще странное было: жидкие разъезженные рессоры слабо отражали толчки этих булыжников, часто бросали ее плечо о плечо Вани, но она не его все-таки, а Илью ощущала в эти моменты рядом с собой.
- Ну да, большие планы, - говорил между тем Ваня, - это мне всегда нравилось, и не только в Илье...
- Я не понимаю, что это за большие планы!.. Объясните!
- Не берусь объяснить... Нет...
- То есть, вы-то сами уверены ли, что они большие? - и посмотрела на Ваню очень недоверчиво.
- Я думаю... что это зависит от времени... Если настанет крупное время, то и людей за уши вытянет... И даже очень многих... а не только избранных.
- Время?.. А Илья?.. При чем же тогда Илья?
- Илья?
Ваня вдруг улыбнулся длинно, и от этой улыбки большое лицо его стало намекающим, почти шаловливым, почти по-детски хитрым.
- Илья думает, что наше время очень скоро станет временем очень крупным...
- Почему думает? - насторожилась Наталья Львовна.
- Мы с ним бродили тогда по Галате... это в Константинополе... грязные очень кварталы... И вот он говорил...
- Но ведь думать мало, надо знать!..
- Он на чем-то основывал это... Только я, признаться, забыл...
- За-бы-ли?.. Ну да... Потому что вам скучно было слушать всякую его чепуху!.. Скучно!..
- Не то что скучно, а... как бы это сказать...
- Нет! Скучно!.. Скучно!.. Так же и мне сейчас скучно!.. Боль-ши-е пла-ны!.. Скучно, и все!
И Наталья Львовна замахала рукой.
В больнице у дежурного врача уже не она, а Ваня взял билетик на свидание с Ильей.
Очень встревожена, очень взволнована была Наталья Львовна, когда входила с ним в знакомый коридор хирургического отделения. Этого коридора с белыми деревянными диванами и стеклянными высокими дверями палат она боялась теперь. Но сестра или сиделка в белом халате была уж другая теперь, старушка с кротким ликом. Ваня очень уверенно пробасил ей фамилию Ильи, и она радостно почему-то закивала головой, точно к ней самой пришел в гости этот молодой бог здоровья.
- Я только скажу ему, больному. - может быть, он сюда выйдет...
И голос у этой сиделки оказался тихий, ласковый, очень семейственный.
- Ага!.. Да... Скажите: Сыро-мо-лотов! - очень густо протрубил ей вслед Ваня.
И когда, кивая ему назад головой, пошла к недоступной два дня назад и раньше высокой двери старушка, Наталья Львовна, неожиданно для себя самой, спряталась за широкую, как сани, Ванину спину.
И несколько мгновений этих, когда скрылась за дверями старушка, очень они показались долгими, и больно стало, гулко и крепко биться сердце.
А глаза из-за спины Вани все на дверь, - и вот отворилась эта дверь, и лик у старушки сияющий:
- Пожалуйте в палату... Очень рад вас видеть...
- Да ведь и я рад!.. Как же...
Ваня хотел было пропустить вперед себя Наталью Львовну в дверь палаты, но она решительно толкнула вперед его, а сама, глядя упорно вниз под ноги на белый с красными каемками половик, зачем-то опускала торопливой рукой узенькую вуальку со шляпки.
Но вуалька была приколота и даже не прикрыла глаз, и когда она услышала радостный вскрик Ильи: "Вааня!" - она подняла глаза и больше уж ни на что кругом не смотрела, кроме него, и не думала уж, узнает он ее или нет, и насколько это будет ему неприятно и ненужно.
- Об-рос ты! - протрубил Ваня.
Действительно, новый был теперь Илья для Натальи Львовны, - она не видела его раньше таким. Таким видел его Алексей Иваныч, когда приехал к нему домой. Пробились усы, начала курчавиться мягкая бородка, бледное было лицо и радостное, так как смотрел он только на подходившего Ваню.
Наталья Львовна путаной походкой держалась за Ваней, ее он мог только угадывать... Но когда дружески-прочно поцеловался с Ваней Илья, вставши с койки, она протянула ему обе руки:
- Здравствуй! Здравствуй, милый!
Она и улыбалась, и слезы заволокли ей глаза, а он сказал недовольно:
- А-а, и вы... все-таки... Здравствуйте!
Лицо у него потухло, рука его была чужая, деревянная, и она почти вскрикнула:
- Нет! Нет, Илья!.. Почему же ты так... враждебно?
- Садитесь же. Садитесь же... Вот табурет, Ваня! - заторопился Илья, и порозовело у него лицо, и исподлобья поглядел он куда-то в глубь палаты.
Палата была большая, но больных в ней было всего трое, кроме Ильи. Эти трое лежали рядом в другом конце, а около койки Ильи стояли пустые строгие койки, застланные темно-серыми байковыми одеялами и с наволочками подушек из фламского полотна.
Это была "дворянская" палата, и из того же полотна под темно-серым халатом виднелась на Илье рубаха, завязанная у ворота.
Теперь было два часа, и много света входило в палату сквозь очень большие окна, но прохладно было, и от Ильи пахло иодоформом.
Наталья Львовна села после Вани. Такою тяжестью стал вдруг ее короткий сак и даже шляпка из черного бархата с белым крылом, что как-то странно было садиться на хрупкий с виду табурет: хотя бы стул со спинкой.
- Да, Илья!.. Так вот где я тебя нашел!.. - смущенно зарокотал Ваня.
А она вся подалась вперед и сказала торопливо вполголоса:
- Илья, ты знаешь, я выхожу замуж!
Она сказала это, как девочка, застенчиво и робко, и как бы жалуясь ему, и как бы ища совета, и как бы отпуская его от себя, и как бы желая, чтобы он не поверил в это, чтобы дико было ему в это поверить.
Но он удивился чрезвычайно. Он не на нее, а на Ваню поглядел вдруг очень сложным, жалеющим даже, почти испуганным взглядом.
