Но перехватил её Гордей.

Выставил Гордей своё условие:

– На бутылку, недоскрёб твою мать, коньячелли грузинского!

– Расплёв со значением, – хмыкнул кто-то.

– Валерий! Послушайте! – всполошилась Раиса. – Да не ввязывайтесь вы в эту авантюру!

Валерка отшатнулся.

– А вы что? Не верите мне? – нервно зашептал он. – Вы меня, извините, оскорбляете… Да я! Со связанными ковырялками! Без передыху! Туда и обратно! Да!.. Мухой! Туда и обратно! Ту-у…

В бешенстве подставил Гордею сложенные вместе, запястье к запястью, руки.

– Вяжи!

– Пожалуйста.

Гордей лениво усмехнулся и с видимой неохотой принялся тонкой надёжной бечёвкой, услужливо поданной кем-то из парней, вязать Валерке руки. Гордеев вид при этом говорил: мне это ни к чему, я бы и не стал вязать, мне это надо как мёртвому припарка, но раз человек просит, чего же хорошего человека не уважить?

– Не связывайте ему руки! – вскрикнула Раиса. – Он может утонуть!

– Всяк может только своё, – вяло проговорил Гордей. – Что вы разоряетесь? Убивают кого? Топят? Отвечаю. А: никого не убивают. Бэ: никого не топят. А вы, между прочим-с, мешаете, – кивнул на Валерку, – товарищу взять ставку. А товарищ, что интересно, просто желает честно пить мой коньяк. Толечко и всего…

Тут же Гордей и спохватись:

– Да-а!.. Валер, проиграй я, естественно, я и покупаю. Но проиграй ты, кто мне купит? – спросил вкрадчиво, подтрунивающе. В его тоне были одновременно и ирония, и яд, и трудно скрываемое беспокойство за возможный проигрыш. – Проиграй ты – ты же будешь…

Гордей устало сложил руки на груди. Скорбно уставился на Валерку.

– Не переживай вчерняк, – корильно ответил Валерка. – На той неделе я привозил вам из Воронежа на пятнадцать рубчонков колбасы. Да и в прошлые разы привозил. Набежало полста долга. Но мать пока так и не отслюнила мне мой пятихатник. Обещала отдать потом. В твой аванс. Так что если что – та полташка твоя.

– Не возражаю, – уступчиво согласился Гордей. – В пятницу был аванец. Мой авансишко со мной. Всё забываю выложить из кармана свои шелестелки.

– И сколько ты грабанул аванса? – спросил Валерка.

Гордей поднёс палец к своим губам:

– Тс-с… Большие деньги любят тишину.

Гордей достал новенькую четвертную, с минуту игриво пообмахивался ею, как веером, и, вздохнув, холодно похрустел денежкой, прощально подал Ростику:– Ну-ка, карманной слободы тяглец,[16] давай мухой в "Улыбаловку!

– За шампусиком? – спросил Ростик.

– За пятью грузинскими звёздочками! Ну!.. Чеши фокстротом. Живо же! Сотрись с экрана!

Не ставя ногу на педаль, Ростик с бегу напрыгнул на Валеркин велосипед и поехал.

– Куда вы его послали? – недоуменно спросила Раиса у Гордея, показала на Ростика, – удалялся по плотине.

– А-а… Это мы по-свойски навеличиваем так кафе наше "Улыбка".

Когда Гордей связал Валерке руки, Валерка как-то внезапно обмяк. Присмирел и сиротой обвёл всех долгим взглядом.

Были в том взгляде укор и мольба, вызов и кротость, тоска и беспокойство.

В замешательстве стихал весёлый базар.

Все почему-то почти разом почувствовали себя неловко. При них, при живых свидетелях, засевалось злое дело, и ни одна душа не подумала отвести беду!

Валерка тяжело посмотрел на Гордеев узел у себя на запястьях. Посмотрел на воду.

Ему вдруг стало страшно.

Опало подумалось: ну пойди он сам босиком в воду, может уколоться травой, может поскользнуться, может упасть, и уже тогда ничто не сподвигнет его, суеверного, плыть к тому берегу.

– Для полноты счастья вы б меня метнули, что ли… – будто самому себе глухо пробормотал Валерка.

С диким улюлюканьем, с воплями толпа подхватила его за руки, за ноги, раскачала и, невольно сделав с ним короткую пробежку к воде, бросила.

Бросали его лицом вперёд. Но тех коротких мгновений, покуда он был в воздухе, ему, как кошке, хватило на то, чтоб в страхе повернуться всем телом назад. К берегу.

Все решили, что он, как только вынырнет, непременно рванёт назад.

Но время шло.

А Валерка всё не прорезался из воды.

Bce тревожно запереглядывались.

– Хор-рошо лапоть плавает, лишь пузыри прядают! – дуром гаркнул кто-то. – Во! Вон!..

И верно. От берега наискоску уходила дорожка из редких лопающихся на воде пузырей.

– Между прочим, – Раиса с укором глянула на Гордея, – вы хоть знаете, что бывает за подстрекательство?

– Всякое. В данном случае бутылка коньяка.

Равнодушие, с которым это было сказано, зацепило её.

– Его нет почти пять минут! – ударила синим длинным ногтем по часам у себя на руке.

– Лично я не удивлюсь, если его не будет и все девять минут и девять секунд.

– То есть?

– То и есть, что есть. Девять минут и восемь секунд – мировой рекорд пребывания человека под водой. А он у нас на мелочи не разменивается. Мировой рекорд он спокойнушко сорвёт с наварцем! Вот вам успокоительная пилюля. Плавает же он – я тебе дам! Не чета мне или любому кто здесь. Он не то что по дну может целую вечность идти, он и сквозь землю может пройти. Лично я ещё раз не удивлюсь, если он вывернется к нам не из пруда, а из-за бугорка, с поля, – потыкал оттопыренным большим пальцем с плоским ногтем себе за плечо.

– Тогда я умом не достигаю ситуацию. Если он такой пловец, что же вы с ним спорили? На верный проигрыш?

– Не-ет… Уж я-то как-нибудь да знаю и себя, и его. Не тот я дядюка, чтоб-с спорил на проигрыш да ещё на верный.

– Тогда где же ваша логика?

– А вот где моя логика пока.

Слово пока он выделил голосом и, уклончиво хохотнув, указал на Валерку. Наконец-то выдернулся Валерка из воды далече уже от берега.

– У-ух… – посветлела лицом Раиса.

Она почувствовала, что устала стоять, отходчиво, примирительно села на газету рядом с Гордеем, надернув на колени край расклешённой юбки в крупную коричневую клетку. Села преднамеренно так близко, чтоб познакомиться с Гордеем.

Конечно, они познакомились.

На это знакомство Раиса пошла единственно из профессионального любопытства, замешанного на необходимости.

В самом деле.

Покуда герой её будущего очерка гоняется в пруду за бутылкой коньяка ли, за славой ли, за честью ли, за позором ли в случае проигрыша, за смертью ли, что вовсе не исключено, не сидеть же ей сложа лапки. Почему бы не поговорить с тем же Гордеем? Глядишь, какую занятную детальку, фактик из жизни друга и выщелкнет. Разве это помешает делу?

А потом, и это самое главное, её страшно заинтриговало, до какой степени они друзья и друзья ли вообще, коль с такой лёгкостью на невозможных условиях один ставит на карту жизнь другого?

Раиса задумалась, как бы его поделикатней подступиться к Гордею со своими каверзными расспросами, когда Валерка, грозя берегу вместе сложенными кулаками, прокричал во весь рот:

– Что ж вы, козлы, махнули меня в ватных штанах да в одном сапоге?!

Берег мёртво уставился на Гордея. Чего ему, Валерке, надо?

– Мне кажется, – постно сказал Гордей, – он желает обуться по всей форме. Отправьте ему второй сапог.

До Валерки сапог не долетел. Плюхнулся метрах в двадцати от берега и сразу пропал утюгом в темноте воды.

– Мало того, что связали руки, ещё и кинули одетым, – истиха выпевала Гордею Раиса, стараясь не привлекать постороннего внимания. – Это жестоко. И эта жестокость шла прежде всего от вас.

– Ну прилипли тапочки к дивану! Не спешите меня терпужить. Вот мантия!.. Вы ж его не знаете. А про какую-то жестокость… Да при вас, при незнакомке, он бы ни за какие блага не разделся. До такой меры стеснительный. А показать себя на воде незнакомой мармеладке хочется. Каким образом прикажете спустить его на воду?.. Да-а! – вспомнил Гордей. – Он же сам просил бросить! Вот у вас мантия!.. Что интересно, не слышите, а шерстите… А он, – ткнул пальцем в Валерку, – между прочим, не похож на страдалика. Не похож!