– А давай, Бабка, позовем Внучку.

Звали-звали, и пришла Внучка. Тянут-потянут репку – вытащить не могут.

– А давай, Внучка, позовем Ногу.

Звали-звали и пришла Нога. Тянут-потянут репку – вытащить не могут.

– А давайте позовем еще одну Ногу.

– Давай! – и опять тянут-потянут.

– А давайте позовем и еще одну Ногу…

Он обычно засыпал на девятой ноге. И уже совсем точно на четырнадцатой. Было и страшно, и интересно: как эти ноги сами по себе перемещаются. Скачут?

Потом, когда он подрос и смог прочитать сборник народных сказок, то часто спрашивал у рассказывающей эту побасенку «баушки» – так он ее называл:

«А почему Нога? В книжке же вот все по-другому. А у тебя неправильно». «Не знаю, Мишенька», – говорила баушка, – «У нас в деревне так».

У них все так. Неправильно. Шиворот-навыворот. Все у баб, «в ихней деревне» по-другому. Как только женщина становится старше, то все более упряма.

Вон. Спит ненаглядная. Уже и глаза-то мои ее еле видят. А может уже и нет бабки поблизости? Совсем. Исчезла? Ну и слава богу. С глаз долой – жизнь легче.

Хорошо бы. Да какое там. Никуда не делась. Дед вздрогнул и будто очнулся.

– Ню-ю-ют! Нюта-а-а! – голос его хрипел. Все-таки простудила она его со своим упрямым проветриванием: – Опять дрыхнешь? Проспишь момент, когда за проезд на небеса ангелы попросят.

Голос деда заклекотал – смеялся. Или нет? Все-таки он был простужен. И довольно сильно. Аня с трудом поднялась и накинула на плечи когда-то яркий и даже нарядный платок.

Сильно хромая, направилась в сторону кухни. Попутно будто спрашивала у мужа разрешение:

– Поставлю чайник?

Они все больше напоминали сказку, где все тянут Репку. Только в их случае в сказке тянули время. Ни детей, ни внуков, которых можно было позвать, рядом давно не было.

– И салфетки принеси! – дед был на редкость культурен. И всегда любил, чтобы чай и угощенья подвали только с приборами и прочими аксессуарами. Аня даже успела кивнуть…

Что произошло через мгновенье, пожалуй, не понял никто из двоих. И лишь давно знакомая врачиха из «неотложки» спустя полчаса терпеливо и довольно громко рассказывала, что необходимо предпринять в этом случае: «Разогреете воду и туда эти капельки капните. Сколько я прописала. Понятно?»

Господи, когда уже его суженую черти унесут? Михаил Викторович вряд ли подумал именно в такой формулировке, но всю жизнь подобная мысль регулярно приходила к нему. Зачем ему такая спутница?

Только в самом-самом вначале, когда впервые узнал, что Аня беременна первенцем, это было грешно. А, может, и боязно – все-таки ее папа был не последним человеком в судьбе Михаила. Полковник. Скоро генерал – и на повышение. Только терпеливо дожидайся. А пока командир Мишиной части. Этакий гарант мира и семьи, одновременно.

Чуть заметным одним движением мог и сломать, и возвысить. Впрочем, возвышать-то тесть имел возможность в определенных пределах – его зять

Миша был из тыловиков-снабженцев. Заведовал складами и прочей материально-войсковой тематикой. Как говорится, на боевые дежурства не рвался.

Впрочем, почетные грамоты и медали за выслугу лет регулярно получал. И на ревизиях не попадался.

А Аня рожала и рожала. Год за годом. Миша даже опешил: – Нюта, ты у меня совсем неграмотная что ли? Или брошюрок по предотвращению нежелательной беременности тебе доктор по моей просьбе не передавал?

Аня только улыбалась. Она мужа любила. И всегда считала, что отсутствие обид и юмор в семейной жизни – залог крепкой ячейки советского общества.

А потом родился очередной – Кирилл. Дед от воспоминаний прямо в этот момент дернулся, лицом исказился – вспомнил как все было. Врачиха неотложки, наверное, заметила это и за деда даже испугалась:

– Да не волнуйтесь вы так! Поправится ваша жена – это давление. Я укол ей сделала. Надо бы в больницу. Горе мне с вами…

Кирилл, значит… тот был совсем-совсем смуглый. И кучерявый. Вот тогда даже сам грозный тесть как-то за рюмкой по пьяни произнес что-то страшное, за гранью: – Если убьешь ее, то я тебя не прощу. Но понять смогу.

Хорошо, хоть, теща Клавдия Васильевна – низенькая, белобрысая, но крайне приятная толстушка бутерброды им подносила. И реплику услышала:

– Идиот! Да вы все идиоты! А-то ты не знаешь, что мой прапрадед – Лев Хаимович. Отсюда и завитушки. А был он почетный врач и акушер. Он таких как вы в жизнь доставлял, а ты – «убьешь». Наубиваешься еще. И этот тоже. Папаша – Отелло тыловое. Вояки…

И добавила этакое жесткое, от души. Иногда позволяла себе выразиться среди своих. И за преферансом. Хорошо играла, с чувством. И на деньги тоже. Хоть и не одобряли это ее увлечение, но и не осуждали сильно.

Да только от этого еще больше дед стал замечать, что Аня ему не ровня что ли. Будто ее в магазине брал, а что-то от него при покупке скрыли. Вот тещу уважал, не пойми почему.

Да хотя бы, если не за ум, то за везение – все-таки сама у всех в карты выигрывает. А Аньку-то за что? Только потому что смиренно его обожает? Да кто же за такую любовь уважит?

Когда кого-то любишь – это вопрос обладания. Или ты обладаешь, или тобой владеют. Хорошо, если хоть какой-то баланс – тогда счастье. Ну хотя бы временами: то один, то другая. Как качели… Да какое-там.

Теперь же, после резких слов тещи, ситуация только усложнилась. Про то, что ребенок на тебя не похож, еще недавно можно было среди солдафонов отшучиваться. Ну или просто в морду дать. По ситуации.

И после слов тещи дитячье отличие стало, вроде, понятнее. Но само объяснение почему-то представлялось Михаилу еще более унизительным. Лучше держать в тайне…

Дед закряхтел от воспоминаний. Повернулся. Уставился на жену. Неотложка давно укатила, и чайник опять поставить было некому.

Лишь серая кошка Сима прошествовала в пенсионном ритме по давно потерявшему свое былое величие паркету. «Пришла третья нога» – в нарушаемой настенными ходиками тишине почему-то снова повисла эта странная фраза из «баушкиной» сказки.

Вообще, все их с Нютой многочисленные потомки именно сейчас представились Михаилу довольно неприятным строем тех самых излишне ретивых ног, готовых к длительным сельскохозяйственным работам. Поле несобранной репы и ноги, действующие под командованием его самого. Только еще молодого. Левой-левой-левой! Марш! Брр…

Аня лежала и тяжело дышала. Она привыкла за долгие годы к отсутствующему взгляду мужа. Наверное, можно было давно признаться себе, что жизнь идет как-то совсем не так. Да и разве это Он, Тот Самый, о котором она мечтала?

А, наверное, да. Да и любит же он ее. Конечно, сильно любит. Как по-другому? Просто особенно как-то любит, нюни и телячьи нежности не показывает, в строгости держит – так с нами, и нужно, как иначе? Вот особенная она любовь какая!

Однако временами слезы неожиданно наворачивались. Да и голос срывался на фальцет, выдавал волнение очень не вовремя – что ты будешь с этим делать? Нервы – не железная.

Но привычка плакать насухо, не показывая, что ревешь навзрыд – вот каким умением она точно овладела в совершенстве. Даже ее властная мама редко понимала, когда у дочери на душе кошки скребут.

Да и какие еще кошки? В тот момент не до них – четверо детей. Вперед под знамена социализма-оптимизма! А теперь вот и пять внуков. И уже три правнука. У каждого – своя жизнь. А у нее – своя. Какая уж есть. Со своими сложностями и радостями. Со своим Мишенькой.

А чтобы было, если бы они развелись? Ведь тот особый, жалящий взгляд мужа она никак не могла забыть.

Много их еще было. Но этот был особенный. Так смотрят на никудышного, уродливого, выбракованного щенка из богатого, породистого помета.

Кирилл родился семимесячным. Словно природа сама проверяла сынка – будь, что будет. Может и выживет. Выжил. Но жизнь ее в тот момент совсем вошла в полосу глубокого отчуждения.