В конце апреля вступал в силу «мирный договор» с Америкой. В городе стали расти цены на старую военную форму. Откуда-то постоянно доносился топот солдатских сапог, над головой ни днём, ни ночью не смолкал гул самолётов. На вкусах и настроении детей это, естественно, не могло не отразиться. У них появилась тяга к военным игрушкам. Воочию убедившись в том, что и её сын этим заражён, Фумиэ была опечалена вдвойне: японо-американский договор нёс с собой не только военный психоз — для неё и других жителей Амами он означал потерю родины.
Когда Фумиэ пришла домой, в «Зелёный особняк» (он лишь носил громкое название «апартаменты», на самом же деле это жалкий доходный дом, построенный в сыром, нездоровом районе, где воздух отравлен испарениями от канализационного рва), нервное напряжение, в котором она всё время находилась, сразу спало, тело охватила гнетущая усталось, ноги налились свинцом. Её комната была в конце коридора. Фумиэ чуть не наткнулась на старшего сына, который, скрестив руки и уставившись на огонь жаровни, стоял у входа в полутёмное помещение. Он варил суп из мисо. В семье был установлен такой порядок: утром пищу готовила Фумиэ, а вечером — старший сын. Кадзуо, уже обогнавший ростом мать, скоро кончает среднюю школу. Его приятель Сёдзабуро идёт учиться в высшее среднее училище, а ему придётся поступить на работу в типографию, вот он и задумался о своём будущем. Фумиэ вдруг до боли стало жаль сына.
— Что случилось, Кадзуо?
— Да ничего…
Мальчик мотнул головой и, даже не взглянув на мать, угрюмо потупился. Он учился с увлечением, мечтал о высшем среднем училище и теперь никак не мог побороть в себе досаду — Кадзуо был очень огорчён тем, что ему, наверно, не удастся продолжать учёбу и придётся идти работать в типографию.
Глядя на сына, Фумиэ почувствовала, как у неё комок к горлу подкатывается. Ей были так понятны его переживания! Теперь она упрекала себя, что не прервала раньше разговор с Токико и заставила сына так долго ждать.
— Ты уж извини меня, пожалуйста, за опоздание, — промолвила она наконец, пытаясь подбодрить его, и отодвинула сёдзи, отделявшие кухню от жилой части комнаты.
На полу на чистой постели в глубокой задумчивости лежал Уэхара. При звуке отодвигаемой сёдзи он взглянул на Фумиэ, и глаза его засветились радостью.
— А, это ты! — приветливо сказал муж, не вставая с постели.
На обеденном столике у его изголовья стояли пиалы на шесть человек, покрытые белой салфеткой. При виде их Фумиэ вновь почувствовала себя виноватой. Нетронутая посуда под белой салфеткой как будто упрекала её в невнимании к сыну — не надо было так долго сидеть у Токико. Фумиэ не раз просила, чтобы обедали без неё, если она запаздывает: ведь дети уже взрослые, а больному необходимо вовремя питаться. Но Уэхара упрямо ждал жену, то ли из чувства благодарности, то ли из чувства долга.
Кацуё работала в центре города и тоже ещё не пришла. Она часто возвращалась поздно вечером, задерживаясь на собрании кружка или на заседании правления землячества окончивших высшее среднее женское училище города Надзэ. А иногда по дороге домой заходила в небольшую типографию, где имела дополнительный заработок. Кацуё нередко опаздывала даже к ужину. А ужин в тесном семейном кругу был для них, живших вдали от родного края, самой большой радостью.
Фумиэ торопливо снимала пальто. «Как всё-таки хорошо дома!» — подумала она, и её охватило радостное волнение. Мелькнула было мысль о намёках Токико, но сейчас они вызывали у неё лишь улыбку.
Уэхара укоризненно-строго посмотрел на Хироо, который с унылым видом, понурившись, вошёл следом за матерью. Однако отец не стал сразу упрекать его: не хотелось портить настроение жене. Да и боялся, что, если начнёт бранить сына перед едой, испортит аппетит себе и другим.
Фумиэ надела фартук и собралась уже разливать суп, как вошла бодрая и довольная Кацуё. Она выглядела лет на двадцать пять. Стройная и тонкая, рос-том чуть выше Фумиэ, точёное лицо, большие чёрные сияющие, как два драгоценных камня, глаза.
С появлением Кацуё в тесной, неприхотливо убранной комнате, казалось, стало светлее. Она наполнилась приятным ароматом, будто бросили в неё чудесный букет цветов.
— Ой, как ты вовремя пришла! — с радостной улыбкой встретила её Фумиэ.
— Сегодня у меня получка, вот я и поторопилась домой. А кроме того, мне нужно сделать срочный заказ для типографии.
У неё был приятный грудной голос. Приход Кацуё поднял всем настроение. Она присела, не снимая пальто, достала из кармана костюма конверт с деньгами и положила его у изголовья Уэхары.
— Вот, зятёк, пожалуйста. Извините, что немного…
— Спасибо. Даже неудобно, что ты всегда всё отдаёшь…
Уэхара с благодарностью посмотрел на Кацуё и, протянув худую, как восковая свеча, руку, взял конверт и засунул его под тюфак. Кацуё же, повернувшись к Фумиэ, сказала:
— Да, вот ещё что! Сегодня мне на работу звонил дядя. Говорит, что скоро в Токио приедет папа по служебным делам… Он хочет воспользоваться этим, чтобы повидаться с нами.
— Что ты говоришь! Папа едет?
Фумиэ застыла с поварёшкой в руке и многозначительно с горькой усмешкой взглянула на сестру. Волна беспокойства и какого-то безотчётного, почти детского страха перед властью отца захлестнула её. А Кацуё ответила ей безмятежной, открытой улыбкой.
— Узнаю отца: он, как всегда, действует не прямо, а обходными путями — предупреждает нас через дядю…
Фумиэ почувствовала, как учащённо бьётся её сердце. Да, ей нужно набраться смелости и встретиться с отцом, против воли которого она когда-то посмела пойти.
Уэхара вдруг сильно закашлялся. Бросив взгляд на миску, над которой поднимался пар, Фумиэ вспомнила, что суп остывает, и стала разливать его по чашкам.
Уэхара встал с постели и присел к столику.
— Ну, давайте кушать, — сказала Фумиэ, и изголодавшиеся дети набросились на запоздавший ужин.
Взяв палочки для еды, Кацуё спросила Фумиэ:
— Каким образом папа оказался в гражданском управлении или как там его называют?
— Кто его знает… Мы считали, что ему лучше остаться директором начального училища… По-видимому, чиновники гражданской администрации больше получают.
