Тело!.. Бесконечно любимое белое тело!
Главная ценность и главная собственность нашей жизни, её высший смысл и центр мироздания и всего бытия…
Оно создано по Божьему образу и подобию, но теряет всё своё назначение без отлетевшей от тела души. Становится чунями без хозяина. Делается солью, потерявшей свою соляную силу.
Когда тело молодо, сильны мышцы и упруга кожа, тогда плоть сочится похотью, как свежий торт ромом; досаждает человеку блудливыми помыслами, игривыми мечтами и несбыточными надеждами.
Молодой человек не бывает покоен. Как говорится, в здоровом теле – здоровый бес.
Затем как-то незаметно, с быстрым и всё ускоряющимся к старости течением времени тело делается старым и дряблым. Его покидают живительные силы, проходит очарование юности и зрелых лет, начинают мучить скорби и болезни, клоня человека к сырой земле, приуготовляя к неизбежному расставанию вечной души с бренным телом.
И, наконец, смерть. Тленная, с трупным запахом, разлагающаяся плоть – мерзость. Вещь уже никому не нужная, ни на что не годная.
Всё.
Земной путь человека пройден. Черта подведена. Исправления, подчистки и дополнения невозможны. Иди, душа, если получится, в рай…
Я вышел из квартиры, где, казалось, ещё незримо витал, то есть жил, дух Лёвы, сел за руль автомобиля и глубоко задумался…
Что же, нужно ехать домой, в Москву.
IV
Было бы лицемерием сказать: «Как жаль, что Лёва умер» или «Как жаль, что мало пожил» – его болезнь доставляла ему невыразимые страдания.
И всё же: он, мой близкий друг и советчик, перестал быть.
Заунывный погребальный звон звучал в моей душе… Тяжёлый литой язык гудящего колокола бил, бил и бил мне в правый висок, грозя расколоть череп.
Настроение и самочувствие портились с каждым пройденным по трассе километром. Какая-то душевная муть, липкая слизь поднималась из самых топких глубин моего сознания, отравляя ум и тело, вызывая нервное беспокойство, чувство гадливости, неприятия всего вокруг, угрожая выплеснуться в приступ истерии.
Меня всего стало ломать, выворачивать, корёжить изнутри.
Я, что называется, не находил себе места. И когда Санька, мой искренний Санька, предложил остановиться в Киржаче, чтобы перекусить, я живо согласился, сказав, что нужно и выпить – помянуть Лёву.
Саня, не имевший тогда водительского удостоверения, осторожно спросил:
– Выпить, конечно, можно. А кто сядет за руль?
Откуда я возымел тогда такое дерзновение?
– Господь всё управит, не волнуйся. Я сяду за руль.
– Ну, если Господь…
V
Мы зашли в придорожный ресторанчик. Сели на втором этаже.
– Пусть земля ему будет пухом, – выпили не чокаясь.
Вот и не стало Льва…
Как всё глупо.
При чём здесь пух? Ведь лежать-то покойник будет в гробу.
Жгучее уныние, терзавшее моё нутро, стало вроде бы отступать, становиться печалью.
Святые отцы говорят: воспоминание о смерти – дар Божий.
– Все там будем, – подтвердил Санька.
– Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Льва, – выпили по третьей.
Закусили.
Поднялись.
Пора ехать. Трасса не ждёт.
Через пятнадцать километров нас поджидал блокпост на Орехово-Зуевском повороте. Сколько раз я проезжал мимо него по трассе Москва – Владимир? Сто? Двести? Не сосчитать. Но только сегодня у меня так замирало сердце от дурного предчувствия и страха перед гаишниками: знает кошка, чьё мясо съела!
Трасса была весьма оживлённой – воскресный летний вечер, москвичи возвращаются домой. Сгущались сумерки, все включили ближний свет фар. Незаметно притормаживая и пропуская вперёд машины, я встал пятым в очереди на светофоре блокпоста в ожидании зелёного сигнала.
Как так произошло, не знаю, но сержант выхватил меня из проезжавшего потока машин и коротко сказал: «Пройдите на пост».
И я пошёл, дыша в сторону, как идёт вол на убой…
VI
В стеклянной будке за столом перед компьютером сидел капитан милиции предпенсионного возраста из тех, про которых поётся в песне, что никогда, мол, капитан, ты не будешь майором.
Одного взгляда на меня ему было достаточно, чтобы разобраться в ситуации лучше всякого Раппопорта. Но он, как гурман, смакующий блюдо, заранее предвкушая положительный результат своего исследования, твёрдо решил соблюсти весь ритуал ментовской формальной процедуры.
– Принимали спиртные напитки? – нарочито тускло, невыразительно, прикрываясь маской наигранной беспристрастности, произнёс капитан.
Я хотел честно признаться во всём: что еду я с богомолья от батюшки Серафима Саровского; что сегодня умер мой близкий, родной человек и что душа моя скорбит по нему безмерно, потому и выпил, поминая покойника. Но это желание длилось лишь одно краткое мгновенье.
Я стиснул зубы и, скрепив сердце своё, промолчал.
Чего говорить? И так всё ясно.
– Дуйте в прибор, – капитан подал мне плоскую, с электрическими проводками и лампочками, коробочку с пластмассовой трубкой на торце.
Вот он и подступил – край. За ним падение – наказание гордому.
Взмолился я что есть сил: «Отче наш, Серафиме, помоги мне быстрей, погибаю!»
Зажглась зелёная лампочка: прибор алкоголя не обнаружил. Тень удивления скользнула по дублёному лицу капитана:
– Нужно подождать, пока прибор нагреется.
Я почувствовал, как жизнь возвращается в моё ухнувшее сердце, будто меня, как маленького, кто-то приласкал – погладил по головке…
– Так. Дуйте ещё раз.
Я сам даже удивился, откуда взялась такая сила сердечная: «Батюшка Серафим, второй раз выручай – погибаю!» И опять загорелась зелёная лампочка на приборе.
Теперь мне стало понятно, что это значит – «иметь огонь в молитве», о котором нам сообщают святые старцы-молитвенники.
Капитан, повидавший всего разного на своём ментовском веку, долгим взглядом, изучая, посмотрел на меня и, видимо, уважая высокое заступничество того, кто стоял невидимо надо мной в тот момент, и признавая его силу безусловно действенной, сказал, отдавая водительские документы:
– Будьте осторожны на трассе.
VII
Люди мрут – нам дорогу трут.
Передний заднему – мост на погост.
Пословица
Лёва тяжко болел.
У него был рак, причём в той форме, которая уже не лечится. После удаления сигмовидной кишки он получил инвалидность первой группы и прожил с ней ещё три года.
Но, как Лев ни крепился, жизнь по каплям исходила из него.
Так масло вытачивается из старого, надсаженного мотора, который стоит в углу гаражного пустыря, дожидаясь своего срока быть свезённым на свалку.
Лёвина подвижность уменьшалась. Наконец он слёг.
Мне вспомнился рассказ Лёвиного тёзки графа Толстого «Смерть Ивана Ильича», как этот самый Иван Ильич, умирая, три дня перед смертью не умолкая кричал, тянул своё жуткое «У-у-у», от которого его жена и взрослая дочь-невеста, не зная, куда им деваться, буквально сходили с ума.
Лев страдал молча, не досаждая и излишне не загружая своих домашних.
Христианская добродетель – терпение – медицина бедных…
От боли он слабел с каждым днём, и никто не в состоянии был ему помочь.
Слабый, пресекающийся голос.
Крайнее измождение некогда богатырского – как у Ильи Муромца на картине «Три богатыря» – тела.
В потухших глазах – смертельная усталость от борьбы за жизнь. Всё это придавало ему вид глубокого старца.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
