Маша сказала тихо, но он услышал:

– Хорошо, что вы написали.

Промолчал. Потом крикнул:

– Ничего, что мы встретились? Может, родителям сказать?

Она покачала головой.

– У вас шарф есть?

Кивнула. И снова – молча.

– Наденьте, а то простудитесь!

Ничего не произошло, он стал приближаться.

– Наденьте! Серьезно, а то я вас затащил черт знает куда! Я за вас отвечаю!

Она достала из рюкзака и протянула ему шарф. Ничего себе. То есть, она предлагала ему самому это сделать? Значит… Что это значит? Он несколько раз бережно обмотал шарф вокруг ее шеи, поправил. И каждый раз Маша подавалась вперед, слегка касаясь волосами его пиджака. Однако, все в этом мире когда-нибудь заканчивается, закончился и шарф. И получилось, что Дмитрий ненадолго обнял Машу. Он вспомнил слова Семена и почему-то произнес вслух:

– Интересный собеседник…

– Я? – удивилась Маша, – Я вообще не очень люблю разговаривать.

– Да?

– А что разговаривать, если и так все понятно?

Это можно было толковать по-разному. Либо как то, что все в жизни в целом понятно без слов, либо Маше было понятно, что сейчас происходит между ними.

– Все понятно? – Он сделал ставку на первый вариант. – В жизни?

Опять прекратила разговаривать и просто несколько раз кивнула, как кукла фарфоровой головой.

– То есть, слова не нужны?

Покачала головой в стороны.

– Мы в молчанку играем?

Кивнула. Улыбнулась. И он улыбнулся. Принял игру. Она взяла его за руку и повела вниз, в темноту.

С насколько сильным волнением он вел ее вверх по улицам, с настолько сильным спокойствием она повела его вниз, к морю. Если бы не игра, он бы мог рассказать разное-интересное про лестницы, по которым они спускались, про архитектора порта, про тайные выходы из катакомб. А без слов получалось очень глупо: просто семенил сзади, ничего не понимая и не контролируя. Она иногда оборачивалась, и сложно было поверить в то, что меньше, чем день назад он разговаривал с ней свысока, поучал, как безусловный, недосягаемый авторитет. Эта пропасть между ними сначала исчезла, а потом перевернулась в обратную сторону. Теперь, как будто, Маша знала гораздо больше и сама могла ему рассказать о том, как среда формирует человека и насколько важно окружение.

Цивилизация вскоре закончилась, они пересекли Тропу Здоровья. Потом через какие-то гаражи продрались к еще зеленому спуску, а там уже находился причал с яхтами. Линия берега загибалась подковой, кроны нависали над ней, отсюда совсем не было видно города.

Большинство яхт носило женские имена. Их называли в честь дочерей: считалось, что это оберегает и приносит удачу. Большие, маленькие, красные, белые, они покачивались, поскрипывали, звучали какой-то одной гулкой нотой. Маша остановилась около небольшого домика со снастями. Домик не предназначался для жизни, но там, похоже, жили, и выглядел он поэтому уныло, как дом в гетто. Из приоткрытого окна пахло жареной рыбой. У входа стоял рассохшийся венский стул. Маша села, откинула ногой сломанную стрелку флюгера. Ветер переменился, и вместо жареной рыбы запахло морем.

Дмитрий не знал, что делать, и просто смотрел на эту картину: черная кухня гетто, Маша сидит на стуле, стрелка из жести бьется на песке под ветром, – наверное, флюгер сломали дети. Справа за домом – та длинная сторона пляжа, где ветер свистит в лодках, и кажется, что свистят пули, а слева за домом – та сторона, где ветер лежит на берегу ровно, почти беззвучно. И вот оба эти ветра добрались до Машиного лица, укутали в волосы, превратив голову в черное перекати-поле. Она осталась так сидеть, ничего не поправляя. Потом встала и пошла к причалу, мимо «Елены», «Вероники» и «Царицы Тамары».

У конца пирса качалась «Мария». Она была самая маленькая, самая красивая, настолько ладная и ухоженная, что казалась не настоящей яхтой, а корабликом из бутылки. Цвет дерева был очень красивый, назывался «коньячный» – Дмитрий вспомнил, что какое-то время назад искал такой паркет, не нашел и довольствовался обычным «дубом». Маша стала отвязывать яхту. «Так не положено, – подумал Дмитрий, – в кино же в таких случаях просят разрешения у каких-то диспетчеров». Но в этот день уже много чего было не положено, к тому же он проиграл бы в молчанку, если бы заговорил. Запрыгнул на палубу, Маша оттолкнула яхту от причала, запустила двигатель.

Когда отошли метров на пятьсот, погода поменялась. В плохую сторону. Небо почернело, море почернело. Маша стояла у штурвала и держала курс в сторону горизонта. Вот уже километр-полтора отделяли их от берега. «Мили», нужно говорить «мили», подумал Дмитрий, потому что собрался прервать молчание и заговорить. Это было уже не просто опасно, это была какая-то смерть – может быть, пока маленькая, но если срочно не повернуть, то вполне настоящая. И боялся он в этот момент не смерти, а того, что их спасут и обнаружат вместе. Бросало яхту страшно, каждые несколько секунд верх и низ менялись местами, стук волн о борт был таким громким, как если бы прямо около уха стреляли из пистолета. Если бы они сейчас были внутри кино, то что-то спасительное давно бы произошло: кульминация была достигнута, стоило поберечь нервы зрителя. Но в жизни в таких ситуациях зрителей не бывает, разве что ты сам. В какой-то момент он увидел себя со стороны: ссутулившегося, вцепившегося в поручень, маленького на большой палубе.

Маша отпустила штурвал, подошла, села рядом. Мотор работал, яхту уносило в море. Маша задумчиво склонила голову, ласково посмотрела на него. Штурвал крутился в разные стороны, и по законам физики это было не очень хорошо.

Но вдруг стало спокойно. Жизнь, смерть и то, что подумают другие, перестало иметь значение. Однажды он чуть не утонул в Каме, доплыв до середины. Он почувствовал тогда страшную глубину реки, представил, сколько маленьких Дим может уместиться внутри нее. Море же изначально – настолько бездна, настолько несоотносимо с размерами человека, что не наводит на размышление о глубине. А река – соотносима, большой реки страшно, поэтому в каком-то смысле река глубже моря.

И вот они сидели рядом, вцепившись в скамью, автопилот уносил их от берега. Маша приблизилась к его щеке и прошептала на ухо слово. Он помолчал, а потом тоже наклонился и сказал в ответ свое. Но какие это были слова, никто не узнает до конца истории.

– Пообедали? – спросил Как Добрались. – Все хорошо?

– Хорошо.

– Пардон за форс-мажор. Мы купили переходник!

Он сиял и ждал одобрения.

– Переходник! – добавил для верности Как Вам У Нас.

В хорошем настроении вернулся с производства месье Дона. Графики и презентации оказались на экране; Дмитрий вдохновенно, чтобы его уж совсем не приняли за зануду, рассказал о перспективах сотрудничества. «Коллеги», возненавидевшие его после утреннего расстрела, сейчас даже прониклись уважением, покивали. Потом все закончилось, они ушли. Месье предложил немного подождать и пойти с ним в бар «взять стакан»: «Здьесь хорошее местное вино».

Дмитрий сидел на том же месте, где сидел утром в 10:00. Если не считать женщины из другого отдела, все было точно таким же: два угла, стулья, те же стаканчики с карандашами. Невозможно было представить, что какой-то час назад он находился с Машей на грани жизни и смерти, между черным небом и черным морем, под ногами у них были километры воды, а еще до этого они смотрели сверху на крыши.

Он сидел в наскоро почищенном в туалете костюме, ничего не изменилось, только солнце било теперь в другое окно. Силуэт Дмитрия лег на стену, он покрутил головой, пытаясь увидеть свой профиль, но из этого ничего не вышло. Не прошло и суток, как появилась Маша, а казалось, что он не мог не знать ее раньше, знал всю жизнь. И даже не всю ее семнадцатилетнюю жизнь, а всю свою, уже достаточно долгую. Как будто она всегда была рядом, по частицам разбросанная между другими девушками: где-то смехом, где-то жестом, где-то – просто ожиданием себя. Но еще вернее было сказать, что не столько между девушками, сколько вообще – по окружающему материальному миру. Мы же живем в материальном мире, и даже самые тонкие наши чувства подчиняются законам физики.