Ненавижу ключи, которые нужно искать в сумке. Ненавижу домофон, на котором нужно набирать цифры. Ненавижу соседей, которые, как назло, не идут никуда, и дверь подъезда мне не открывают. Надо выбирать из ненавистного. Выбрала цифры домофона.

– Кто там?

– Полудохлая некурящая женщина, мать ваша!

– Ну, заходи, коль не шутишь.

* * *

Ввалилась домой, как пьяный мужик в пятницу, споткнулась о порог, побурчала ругательства себе под нос. Дети суетились, болтали, делили что-то. В моей голове их перебранка зазвучала колоколами – рыкнула не по делу так, что стены дрогнули, даже разбираться не стала в сути. Замолчали, и тут в голове утихло и стало совестно. Извинилась, пожаловалась: плохо. Силуэт в зеркале подтвердил – плохо-преплохо. Пожалели, притихли, спрятались в свои гаджеты и больше в тот день носу не показывали. Видимо, отражение и впрямь было таким, что от него хотелось спрятаться.

Ползала по квартире, как карга: болят суставы, пальцы странно скрючивает, как у Бабы-яги. Так вот вы какие, руки-крюки! Даже телефон удержать не могу, роняю его, раздражаюсь. А вот ложку и вилку очень хорошо могу удержать – как влитые в руке сидят! Тошнота такая интересная – обычно, когда тошнит, есть не хочется, и мне сейчас тоже не хочется, пока не начинаю, а когда начинаю, то не остановить, ем и ем, как троглодит3

Холодильник этому очень поспособствовал – во-первых, в нем холодно, и стоять перед открытой дверцей оказалось сегодня не в меру приятно. Во-вторых, в понедельник он ещё ломится от продуктов, это к пятнице в нём мышь повесится, а пока есть из чего выбирать, но я не выбирала особо – натащила на стол всего, что приглянулось, и съела. Налопалась так, что дышать трудно, от пуза, которого пока нет.

Говорила мне мама в детстве: «Когда в голове непорядок, поешь, дочь, на желудок и оттянет». Не тот случай – теперь в желудке гнёт, и на душе от этого не полегчало, я «на минусе», а еще и боль – ломает, крутит суставы, как спать теперь? Но кто-то добрый по поводу сна за меня уже позаботился. С сытостью вместе слабость подкралась такая, что коленки подкосились, и упала в кровать. Не уснула, забылась, чтобы ночью снова вставать и бродить, обливаясь холодным потом, и падать через несколько минут без сил. Свинцовая тяжесть, ощущение, что вешу я полтонны, не меньше, тревожусь, отключаясь, как бы диван под таким весом не провалился.

Быть во сне получается ещё хуже, чем наяву. Там курилка, такая, как раньше в аэропортах наших была, – аквариум стеклянный, без вентиляции, где топор висит. В ней и курить не нужно – пару раз вдохнуть, и довольно, и вкуса, и никотина хватит на неделю вперёд. Но всё равно достаёшь сигарету и прикуриваешь её упрямо, потому что нужен ещё и свой собственный дым, чтобы в самые лёгкие, концентрированно, а не чей-то там, непонятно какой, чужой, разряженный.

Глаза режет, прикрываю их. Кто-то справа от меня шевелится, не вижу в дыму, кто это. Большой. Руку протягиваю – шерсть, жёсткая, маслянистая. Страшно и стыдно от того, что снова закурила, ведь не должна была, и от того, что кому-то чужому в шерсть забралась, тоже стыдно. Отдёргиваю руку, краснею, надеюсь, что в дыму меня никто не увидит, а тот, кто справа, мне говорит:

– Ты забудь, как не было. Тебе очень долго лететь теперь. Выйдешь отсюда, и всё закончится.

– Я не лечу, я остаюсь, – возражаю я.

– Здесь те, кто не летит, не бывают. Это же граница, чтобы сюда попасть, надо откуда-то уйти, а куда-то ещё не прийти. Здесь точно не останешься. Здесь не место, чтобы быть, здесь место, чтобы побыть.

В стекло с силой ударяется кто-то снаружи, так что лавка дощатая подо мной дрожит и стёкла дребезжат. Силуэт чего-то огромного, тёмного, как тряпка, размазывает налёт никотина на стёклах бурыми разводами. Я пугаюсь, вцепляюсь крепко в своего соседа, прячусь за него.

– Не бойся. Они там, а ты здесь. Будешь правильно себя вести, не утащат тебя обратно, – ворчит он и прячет меня за своей спиной. Тот, кто за стеклом, не заметив меня, уходит, оставив на стекле жёлтые следы своих лап.

– Правильно – это как? Научи меня! – умоляю я.

– Прячься – так правильно.

– А ты зачем здесь? Куда летишь?

– Какой глупый вопрос – я здесь всегда.

– А как же? Ты сказал, что здесь не место, чтобы быть, а сам? – удивляюсь я.

– Я не ты, я – другое дело, я даже не прячусь. Мне, думаешь, радостно с вами здесь нянчиться век напролёт?

– Так уйди, весь же пропитался, воняешь уже, волосы пропахли. Иди подыши, помойся, – говорю куда-то в сторону, не различая силуэта.

– Я тебя не буду слушать. У меня не волосы, у меня – шерсть. Вещи нужно называть своими именами. И ты сама глупая и слабая, не можешь ничего, а меня зачем зовёшь? – голоса нет, и его нет, только я знаю, что он это говорит.

– А ты меня зачем гонишь? Ты же меня только что хвалил, говорил, что всё закончится! – злюсь я, толкаю его, проваливаюсь в пустоту, в дым, не в силах его коснуться.

– Вот ещё, буду я тебя хвалить! Оставайся или уходи, мне всё равно. Я здесь есть всегда, а ты только побыть. Мне на тебя наплевать.

– Мне больно, плохо, мне лететь долго, а такие, как ты, меня не любят. Никто меня не любит. – Я рыдаю во сне, просыпаюсь в очередной раз и сразу нюхаю свои руки, уж не ходила ли я курить в беспамятстве, как сомнамбула? Нет, это был только сон, дурной сон – руки чисты, как и совесть. Рыдаю наяву, мокрая как мышь. Только бы с ума не сойти…

* * *

На часах почти полдень. Проспала всё, что можно и нельзя. Когда-то давно у меня был грипп с высоченной температурой, тогда так просыпалась, не понимая ни дня, ни ночи, ни верха, ни низа. Сейчас даже хуже. Телефон не услышала, на звонки не ответила, встречи сорвала, нужно срочно звонить в офис. Телефон выскальзывает из рук, летит на пол, больно, сводит пальцы. Пальцы, слушайтесь, пожалуйста! Да что же это такое, за что такое наказание, не должно быть ломки при отказе от никотина, и я ещё упрямо в это верю!

Складываюсь в половину йоговской позы прямо на кровати. Тело поёт как натянутая тетива, не хочет гнуться, расслабиться, сопротивляется, словно его всё свело, от головы до пяток. В ушах шумит, выдыхаю, пытаюсь прорваться сквозь этот шум и подумать хоть немножко.

Что со мной происходит?

Почему это со мной происходит?

Для чего это нужно?

Что с этим делать?

Ответы:

Меня явно ломает.

Потому что у меня стаж курильщика тридцать два года. В последние двенадцать лет не было ни дня без сигареты. Мой организм сильно зависим от никотина.

Нужно это мне самой. Очень нужно, потому что если я это сейчас пройду, меня переломает, я поставлю себе виртуальный памятник в своём внутреннем мире, который будет напоминать мне об ужасе этих дней. Значит, я больше не закурю никогда, ведь пройти через это и вернуться потом на жёлтую сторону будет полным идиотизмом.

Главное сейчас – не сдаваться, вставать и идти вперёд. Я – некурящий человек. Вариант с возвратом к курению не рассматривается. Где там мой утренний рок-н-ролл?

Подползаю к компьютеру, ищу про ломку – оказывается, бывает она у заядлых курильщиков, не одна я такая счастливая. Включаю музыку и поднимаю себя, как марионетку. Музыка не звучит, скрипит в моем больном мозгу, делаю тише, очень тихо, я же знаю всё наизусть, пусть внутри меня играет, по памяти. Только ритма немножко…

Прыгать невыносимо сложно, это не прыжки – жалкие отрывы от пола на пару миллиметров существа весом в полтонны. Ватное тело, ватные руки и ноги, но вата эта живая, болит, чтоб её. Гантели в пальцах не удержала, они потяжелее телефона будут. Сегодня не судьба, останутся лежать без движения, ждать моего возвращения в себя. Но двигаюсь, двигаюсь и понемногу оживаю. Это как с улыбкой в зеркале – говорят, что если тебе печально, нужно улыбаться себе в зеркале, мозг подумает, что тебе хорошо, и сделает тебе хорошо. Так и с движением – я двигаюсь, и тело моё думает, что я живая и здоровая, и впускает в мою мясную составляющую немножко жизни.