– Добрый день, у вас не найдётся сигаретки? – Спросил я, стараясь избегать столкновений глазами.

– Найдётся… Молодой человек, а вы здесь давно уже? Я раньше тут вас никогда не видела.

– Ну как сказать… Мне врач сказал, что я был три недели в коме, а проснулся вчера. Может быть, сегодня, я плохо ориентируюсь во времени, пока что… У меня амнезия, я только имя своё смог вспомнить.

– О-о-о… Наверное, страшно так однажды проснуться и ничего о себе не помнить и не знать… Вы сказали, что помните своё имя, как вас зовут? И можно перейти на ты?

– Можно. Меня Артём зовут. А тебя как?

– Меня Аня. Я тут уже довольно давно, сломала ногу, вот теперь на костылях хромаю покурить, когда есть возможность.

Её левая нога в гипсе ниже колена. Странное сочетание красивой внешности и физического увечья. Сначала в голове всплыла картинка, а потом уже и её имя – Венера Милосская. Это статуя прекрасной женщины, у которой нет рук. Я почему-то помню, что её создатель не смог найти гармонии рук, которая не испортила бы образа, но мне кажется, что он хотел изобразить сочетание красоты и уродства. Странно и то, что я помню бренды сигарет, я понимаю отличие больничной палаты от комнаты. Но вспомнить что-то личного характера – я не могу.

Я смотрю на Аню, на её коротко обстриженные волосы, это называется каре, если я не ошибаюсь, пухлые губы и овальные щёки, а ещё, маленький шрам на указательном пальце, который зажимает сигареты вместе со средним. У неё серые глаза, а ещё на месте память. Я завидую ей: она помнит свою первую сигарету, первый секс и школьные годы. Она может рассказать, как в шестом классе влюбилась в восьмиклассника, потому что тот был самый спортивный парень из старшеклассников, а ещё рассказать, что подумала, когда увидела его на дискотеке с другой девушкой. Я не могу рассказать ничего, я вообще не знаю, кто я такой и кем был. Людей делают поступки, какие были мои поступки – я не помню. Обратив внимание на гипс, я спрашиваю:

– Как ты ногу сломала?

– Переходила дорогу, и какой-то урод сбил меня, прямо на пешеходном переходе! И вместо того чтобы вызвать скорую помощь, выскочить из машины и извиниться, просто дал по газам и свалил.

– Меня тоже сбила машина… По крайней мере, так мне сказала мама, когда заходила. Сам я этого не помню. Помню только… Ну, не уверен, что помню. Я это видел во сне. Само место я не могу описать, всё смазанное, мутное, как в тумане… Я не уверен, что это воспоминание… Просто дурной сон, наверное…

– Расскажи, мне интересно же. – Она переставила костыль на другую сторону лавочки и жестом предложила мне сесть рядом с ней. Я принял приглашение, а потом попытался удовлетворить её интерес.

– Хорошо. Мне было холодно, лил дождь, я спиной опирался на какую-то холодную стену и всё тело жёстко болело. Люди, машины были как в замедленной съёмке, все смазанные, размытые… Я не смог рассмотреть ни одного лица, даже если бы прямо сейчас бы встретил, то не узнал бы… Ах да, забыл уточнить, была ночь или поздний вечер, темно, в общем было. – Кое как рассказав ей всё это и преодолев волнение, я заметил, что только что рассказал своё единственное и в данный момент самое ценное воспоминание человеку, имя которого я знаю меньше получаса.

– И это всё, что ты помнишь о своей жизни…?

– Да. Это всё. Знаешь, это такое странное чувство… Вот смотрю я сегодня в окно и вижу людей, машины вдалеке. Я вижу свой мир, в котором я жил, а я не помню этого мира, ни его законов, ни правил. Ничего.

– Жалко тебя… Наверное, это и правда очень тяжело. Может быть, это возможность начать новую жизнь с нуля?

– Может быть.

– Вот! Пользуйся шансом, Артём. В жизни не бывает случайностей, мне это ещё бабушка говорила в детстве. Всё что происходит в жизни человека, зачем-то ему нужно. Что ни делается – всё к лучшему, только если правильно понять смысл событий и извлечь из них нужное тебе, а шелуху выкинуть.

– Мне нравится, как ты рассуждаешь. Только мне не даёт покоя вопрос: кем я был? Вот кто я такой, как мне к себе относиться? Может быть, я просто ужасный человек…

– А может быть ты очень хороший человек. Зачем ты на себя наговариваешь?

– Не наговариваю, а рассуждаю. В любом случае, мне нужно восстановить память, хотя-бы частично.

– Мне сейчас идти в палату, а то мой лечащий врач будет сильно меня ругать. Держи мой номер на всякий случай, – она написала ручкой на обрывке блокнотного листа свой мобильный телефон и передала мне – мало ли, захочешь поболтать ещё раз. Всё, я ушла, не унывай.

Улыбнувшись, она пошла обратно в больницу. Посмотрев, как она идёт, я понял, насколько она походит на Венеру. Она красива, но не может идти, только передвигаться. Выставив вперёд оба костыля, она делает шаг, здоровой ногой переваливаясь вперёд и так до самой больницы. Аня и Венера – красота сбалансированная уродством. В этом есть своя гармония.

Мелкие капли дождя и разгулявшийся ветер убедили меня, что пора вернуться в свою палату. В любом случае, там, где сухо и тепло всегда лучше, чем в дождливую погоду на улице. Ветер сбивает меня с ног, песок и пыль, выброшенные ветром с дорог врезаются мне в лицо, пока я поднимаюсь по старым ступенькам крыльца.

Двери входа расплывались, что никак не было связано с погодными условиями. Как только я собирался протянуть руку и открыть дверь, в голове словно включилась циркулярная пила, разрезающая на части всё, что ей попадалось. Крыльцо ушло из-под ног, и я рухнул наземь. Картина больничной территории сменилась темнотой, а потом ударами в спину. Я обнаружил свои руки держащими затылок, а себя в позе эмбриона с поджатыми ногами. Всё мокрое и холодное, на меня льётся дождь, а на спину обрушивается ещё несколько ударов. Когда я разжимаюсь – получаю заключающий, в солнечное сплетение и только вернув дыхание в прежнее русло – ползу. Метрах в двадцати от меня стена дома, жёлтая. Я ползу по мокрому асфальту, постоянно попадая руками в лужи. Дальше картинка меняется: всё словно через мутное стекло, я с трудом двигаюсь, даже движение пальцем – отдаётся болью в голове. Мимо меня проходят люди, силуэты на фоне жёлтых фонарей, кто-то останавливается, а кто-то проходит дальше. В ушах звенит, а через этот звон прорывается сирена, во рту вкус железа. Кто-то хватает меня под руки, и я обнаруживаю себя на носилках – меня по коридору несут двое врачей. Пытаюсь рассмотреть их лица, но всё слишком смазано, они, скорее пятна, чем живые люди. И только когда меня донесли до палаты, я понял, что вернулся в эту реальность, где я не могу вспомнить жизнь из той, где я её ещё помнил, но от боли толком не мог двигаться.

Жёлтое пятно на белом потолке снова притягивает мысли, но сейчас я заметил посередине этого пятна трещину. Она едва заметна, её можно и не увидеть, если не рассматривать само пятно. Она тонкая и продолговатая, похожа на молнию, которую навечно застыла тёмным силуэтом в этом пятне.

Картинки и удары совершенно не стыковались с аварией, о которой мне рассказала мама. По правде говоря, она мне ничего и не сказала, разве что слово «авария». Обстоятельств и деталей она не озвучивала, но, тем не менее – это плохо складывалось с тем, что я видел. Если это был не сон наяву и не моя больная фантазия, не воспоминания многолетней давности – то что-то здесь не так. Определённо.

Дверь скрипнула – санитарка заносит обед на старом подносе и ставит его на тумбочку рядом со мной. Она это делает спокойно и неторопливо, видимо, ей не впервой работать официанткой. Не думаю, что всем пациентам приносят прямо в палату. Мне кажется, что его ставят в коридоре и пациенты сами себе его забирают. Со мной другая история – меня вернули в палату на носилках – и я мог попросту не дойти до коридора самостоятельно. Интересно, им дают список таких палат, которые нуждаются в особом внимании?

Каша сомнительного происхождения и суп, больше похожий на желтоватую жидкость с обломками картошки – это и есть обед, на запивку чай. Всё это поместилось на маленьком подносе в тесноте, но в достатке.