– Андрюшенька, я вот тебе оберег сотворила, – она набросила ему на шею шнурок с подобием ладанки. – Это науз, он будет хранить тебя от хворей и нечисти. Запомни, мы ждем вас всех домой живыми.

Сашка шутя, бережно приобнял Ленку, подмигнул Андрею.

– Да, Андрюха, мы тебя будем ждать.

– По ко-оням! – прозвучала команда из уст воеводы. Все воинство пришло в движение, родовичи отхлынули от его рядов. – Вороп, выдвинуться в передовой дозор, расстояние от остальных подразделений – в полверсты.

– Вороп, ма-арш! – отдал приказ разведчикам Олесь, начальник разведки монзыревской дружины.

С места в галоп разведка помчалась по намеченному летнику.

– Сотни, левое плечо вперед, марш-марш! – снова скомандовал старый варяг.

Подразделения выдвинулись за воропом, следом потянулись повозки. Вскоре провожающие, машущие руками хвосту дружинной колонны, слыша отголоски звуков, издаваемых колесам повозок, потеряли из видимости дружину, растворившуюся в хвойной зелени леса. Словно сразу осиротевшие, кривичи потянулись к проему ворот, предстояло жить надеждами и ожиданиями.

Тучи плотной пеленой закрыли синеву неба так кучно, что лучи солнца совсем перестали проглядывать из редких промежутков в них. Порыв прохладного ветра принес с собой влажную морось, а вскоре по крышам домов забарабанили капли дождя, монотонно отбивая ритм. Так часто бывает весной на южных окраинах Руси, в северных районах еще не растаял снег в лесах, хотя реки уже вскрылись, и синева высокого неба испускает дыхание холода, а юг чередует дни, отмечая их, то дождем, то ярким солнцем и теплом. В такие дни селяне обычно не выходят из домов, готовясь к более теплым денькам, чинят нехитрую упряжь, сети для рыбной ловли, чистят в хлеву у скотины или наводят порядок в погребах. Даже главные ворота селища в такие дни боярская стража без большой нужды не открывает, наблюдая за подходами к веси из-под навесов крыш, вышек, стоящих у ворот с внутренней стороны ограждения. Если сегодня зарядил дождь, значит, и ночь будет холодной и сырой. Не повезло стражникам, даже кутаясь в овчинный тулуп, можно промерзнуть до костей при этаком ветре и сырости, поневоле позавидуешь смердам из близлежащих деревень. Живут себе, не тужат под крылом у боярина, а придут печенеги, даже если заглянут в северянские земли, попрячутся в лесах, переждут набег. Дружина у боярина Военега, конечно, не велика, всего два десятка и еще семеро воев будет, так у других и такой нет. Старейшины уводят в лес поселян, там собирается ватага из десятка селищ и уже из лесных ветвей угощают стрелами поганых да нападают на их станы. Быть в боярской дружине все-таки лучше, сытнее, опять же, выезжая с боярином по зиме на полюдье, по его деревням, можно тоже поживиться кое-чем. Нет, просто смердом, пашущим землю, пасущим скот, он, Тужир, быть не хочет.

От мысли о черной работе стражник даже поежился, не привык к ней. Вгляделся в серую дождевую пелену. Селище будто вымерло, даже собаки попрятались в своих конурах, глупые куры и те не ходят во дворах. Рядом зашевелился напарник, одетый в такой же тулуп. Привалившись к столбу, стоя спал, делая вид, что пристально вглядывается за внешнюю сторону частокола. Под тулупом совсем не грела кольчуга, да и железный шлем своей тяжестью давил на голову через подшлемник. Сама усталость от стояния на ветру подсказывала Тужиру, что скоро уже придет смена. А сменившись, уйдут по дождю, прямо по грязевой хляби, в теплое помещение войсковой избы.

Тужир бросил взгляд за частокол, заметив, как прямо по дороге, ведущей к веси, не обходя лужи, словно не замечая их, бредет человек, одетый в черную одежду. Молодой он или старый, разглядеть не удавалось, хотя зрением стражника боги не обидели. На голове человека был напялен капюшон, из-под которого можно было разглядеть лишь седину в длинной бороде. Тужир толкнул в плечо напарника, того аж качнуло спросонья и от неожиданности.

– Глянь, Ротан, – указал он на человека, который подошел уже почти вплотную к воротам. – Хтой-то пожаловал к нам.

– А-а? – начиная приходить в себя, Ротан ухватил круглый щит одной рукой, другой же взялся за стоящее сбоку копье. Наклонился сверху к воротам, дождевые капли тут же звонко стали долбить по железу островерхого шлема. – Ты хто такой, человече? За какой надобностью пришел до нас?

Не снимая капюшона и лишь чуть сдвинув его назад, пришлый поднял кверху голову, разглядел высунувшуюся голову наклонившегося над частоколом стражника.

– Здесь ли ныне боярин Военег обретается или выехал куда, по делам своим боярским?

– Здеся он. И какое дело у тебя к нему?

Будто и не замечая тяжелых капель, падающих и стекающих с лица и одежды, пришлый смиренно, не возмущаясь и не тяготясь разговором со стражем, проникновенным голосом молвил:

– Передай боярину, что знакомец его давний, монах византийский Иоанн, пришел в его вотчину, видеть и говорить с ним желает.

– Ага. Византиец, значит. Передам сейчас, жди.

Голова стражника спряталась за частокол. Дождевые капли, словно по желобу, скатились со шлема за шиворот Ротана.

– Бр-р, ну и погодка. Слышал, Тужир, византиец это. Все беды от них, от византийцев. Помню, весен пятнадцать тому, я с прежним боярином нашим, еще будучи молодым воем, на византийцев в поход ходил. Нас тогда князь Игорь Старой водил.

– Так и что делать?

– А что? Хорошо сходили, только боярин назад не воротился. Там от хвори и помер. Вот с тех пор энтот, Военег который, у нас боярствует. Он тоже в том походе был. Да…

– Ротан, я спрашиваю, что? Боярину сообщить потребно о том, что под воротами чернец дожидается.

– А-а, ну да. Иди, сходи. Оповести боярина. А може смену дождемся, все одно в детинец по грязи идтить придется?

– А чернец?

– А хай стоит там, мокнет. Не все ж нам одним кости на такой хляби выстуживать.

– Не-е! Так не пойдет, пойду, скажу. Вдруг боярин осерчает.

– Ну-ну. Иди. Ты у нас воин молодой, вот и иди.

Боярин Военег, поместный глава северян, был мужчина от роду сорока годов, костистый, худой, с лицом цвета пергамента, с поседевшей бородкой, остроносый, с глазами-буравчиками. Скаредный, хитрый. Троих жён пережил, ни от одной из них детей так и не нажил.

Услыхав имя пришедшего к воротам веси монаха, пинками вытолкал насквозь мокрого Тужира за дверь.

– Ворота открыть немедленно, бездельники. Гостя с почтением проводишь ко мне. Уж я вас научу, как службу нести полагается, уж попомнишь у меня, медведь безлядвый.

Быстро удаляясь в сторону ворот, Тужир еще долго слышал рассерженный голос боярина, на ходу подметил всполошившуюся прислугу, поднятую, словно по тревоге.

«Кто ж это к нам пожаловал? Словно отца родного встречать готовится. Обычно снега зимой не выпросишь у нашего скопидома, а тут нате вам, к встрече готовится».

Сама встреча боярина с византийцем на Тужира тоже произвела впечатление. Прежде, чем за монахом закрылась дверь теремной влазни, еще на крыльце, он увидал, как родовой боярин униженно-почтительно приветствует монаха, привечая его, как старшего в роду.

«Тьфу! Было бы куда уйти, ушел и не оглянулся. Вон, соседям кривичам с боярином повезло. По слухам, богатеют не по дням, по часам. Вместо сельской веси за два лета город возвел, поганых изничтожил. Гулянья, свадьбы, праздники веселые, подарки опять же. Говорят, на полюдье не ездит – из деревень к нему сами все везут. Старейшин селищ к себе в гости зазывает, привечает. Вои, как гридни, у князя разодеты, гривнами одарены, а наш-то сморчок все под себя, все ему мало. Уйдет за Калинов мост, некому и добро оставить-то будет. Эх! А ведь одно из племен северянских к кривичам подалось. Люди бают, у боярина Гордея никаких различий, кривич ты или северянин, только живи да пользу родам приноси».

Задумавшись, Тужир споткнулся, приземлился в лужу на четыре кости, выпачкал грязью при этом лицо, окончательно испортив себе настроение.

В это время в избе боярин потчевал монаха разносолами, рассказывая о своей нелегкой жизни в лесной глуши, сетуя на неповоротливость, отсталость, лень и хитрость людей русских.