В двери появилось лицо привратника. Я выпрямила спину и разгладила юбку в надежде, что выгляжу прилично.

– Я пришла забрать моего ребенка, – обратилась я к нему.

Он недоверчиво посмотрел на меня.

– У вас есть плата за содержание?

Я ощутила пустоту в желудке.

– Да, – ответила я увереннее, чем чувствовала себя. Конечно же, платы за полгода должно было хватить, но я боялась спрашивать, потому что тогда он мог не пустить меня внутрь. Если этого окажется недостаточно… не стоит думать о подобных вещах. Я вдруг представила, каково будет встретиться с моей дочерью после стольких лет, когда она узнает, что мать пришла за ней, а потом ее уведут от меня, и она будет плакать и тянуться ко мне… Что, если они захотят получить двадцать фунтов? Мне за всю жизнь не накопить столько денег. В левом ухе слабо зазвенело, и у меня закружилась голова.

– Сюда, мисс. Пройдите до конца, потом поверните налево.

Я поблагодарила привратника и пошла вперед, механически переставляя ноги. Подъездная дорожка была широкой и пустой; откуда-то доносилось детское пение. У меня подкашивались ноги. Моя дочь находилась где-то здесь. Если она не умерла, прозвучал тихий голосок, поселившийся, как червь, у меня в голове.

Лужайки перед госпиталем были заняты группами мальчиков, которые сидели рядами и плели веревки или сети. Они носили одинаковые светло-коричневые тужурки с белыми рубашками и красными шарфами, повязанными вокруг шеи, и они коротко поглядывали на меня, когда я проходила мимо. Казалось, они чувствовали себя непринужденно и общались друг с другом, сидя со скрещенными ногами, пока их руки занимались делом. Среди белых лиц одно было шоколадно-коричневым, и я ненадолго задержала взгляд на нем, вспоминая младенца, которого я нашла в траве и положила в сторожку привратника. Он был немного похож на Мозеса Гиббонса, с такими же короткими курчавыми волосами и гибкими руками. На вид ему было примерно столько же лет, как и Кларе. Он почувствовал на себе мой взгляд и уставился на меня округленными любопытными глазами. Возможно, каждый ребенок гадал, не является ли очередная посетительница его матерью. Я улыбнулась мальчику, и он поспешно вернулся к работе.

Я помедлила перед большой черной дверью, ведущей в левое крыло здания, прежде чем открыть ее и войти внутрь. Меня встретили знакомые запахи мебельной полироли и готовящейся еды. У меня забурчало в животе, ноги снова ослабели. Я прислонилась к двери, ощущая в ушах звенящую тишину Я едва могла поверить, что нахожусь здесь, готовая забрать мою дочь после долгой разлуки. Но захочет ли она уйти со мной? Не будет ли ей лучше остаться здесь, где она точно завела подруг, где у нее есть горячая еда и крыша, не протекающая от дождя? Скоро она может стать прислугой и попасть в роскошный дом с доброй госпожой. Но потом я вспомнила слухи о нескольких девочках из соседних дворов, которых отправили работать служанками в дома Вест-Энда и о которых больше никто ничего не слышал. Скорее всего, они забеременели от своих хозяев и их выдворили на улицу безо всяких рекомендаций. По крайней мере, такая участь не постигла меня, хотя чем я отличалась от них?

Ко мне подошла миниатюрная женщина в переднике.

– Чем я могу вам помочь?

– Я пришла за своим ребенком.

В ее взгляде было больше теплоты, чем в глазах привратника.

– Как чудесно, – с чувством сказала она. – Тогда я провожу вас в нужное место.

Вокруг не было никаких признаков детей, кроме отдаленного пения, и если бы я не видела мальчиков, плетущих сети на лужайке, то могла бы подумать, что их тут нет. Дети всегда были шумными, они кричали, смеялись и бегали друг за другом – по крайней мере, в городе. Даже сегодня утром я слышала их крики, когда выносила во двор обглоданные кости для собаки. Наверное, местные дети были очень воспитанными, они ходили неторопливо и тихо садились на свои места, как маленькие аристократы.

Меня препроводили в маленькую комнату, пропахшую сигарным дымом. Мое сердце гулко билось в груди, и я была рада опуститься на стул перед большим полированным столом. Окно выходило на поля, которые простирались за пределами Лондона. Возможно, Клара привыкла к таким пейзажам, где нет ничего, кроме деревьев и неба. Что она подумает о наших комнатах, где из окна можно было видеть только крыши и каминные трубы?

Дверь за мной открылась и снова закрылась. Невысокий, тщедушный мужчина в аккуратном парике обошел вокруг стола и уселся напротив меня.

– Доброе утро, мисс.

– И вам того же.

– Меня зовут мистер Симмонс, и я один из местных сотрудников. Вы пришли забрать вашего ребенка из госпиталя?

– Да, – ответила я и тяжело сглотнула. – Меня зовут Бесс Брайт. Я пришла забрать мою дочь. Я оставила ее здесь двадцать седьмого ноября, шесть лет назад.

Он сдержанно кивнул, показав макушку парика.

– Шесть лет, говорите? Тогда она должна находиться здесь в полном здравии. Вы оставили опознавательный знак?

В полном здравии.

– Да, – мой голос дрогнул, – кусочек китового уса, вырезанный в форме сердца. Половины сердца. Другая половина… она осталась у ее отца. На том фрагменте, который я отдала, были вырезаны две буквы, «Б» и «К».

– И вы готовы внести плату за содержание и воспитание вашей дочери?

– Сколько?

– Ну, вы сказали, что принесли ее в ноябре…

– 1747 года от рождения Господа нашего.

– Значит, это шесть лет и…

– И почти два месяца, до настоящего дня.

Он согласно кивнул, достал перо и стал подсчитывать столбики цифр.

– Всего выходит шесть фунтов, и еще я должен…

– Шесть фунтов? – Я повысила голос, и он замолчал. – У меня нет шести фунтов.

Он заморгал и посмотрел на меня. Его перо мелко дрожало над бумагой.

– Когда вы отдавали вашу дочь под опеку, было ясно указано, что возмещение будет составлять один фунт за один год содержания и обучения.

– Я… я не… я не могу… Как люди получают своих детей обратно?

Я думала о мешочке с пенсовыми и трехпенсовыми монетами у меня в кармане, который медленно, очень медленно становился тяжелее. Теперь мне казалось, что я медленно ухожу под землю.

Он почесал голову под париком, который зашевелился, как живое существо.

– Я возьму бумаги вашей дочери, и тогда мы сможем обсудить условия договора, когда я ознакомлюсь с ее делом.

Он выглядел слегка обеспокоенным; его взгляд не был враждебным, но губы сомкнулись в жесткую линию, как будто он не привык сообщать добрые вести.

Я понимала, что он оставил недосказанным. Давай сначала проверим, что она не умерла. Должно быть, многие женщины приходили сюда и слышали, что их дети не выжили. Я старалась улыбаться мистеру Симмонсу, хотя мои нервы были на пределе.

– Мисс Брайт, перед уходом я хочу спросить, изменились ли ваши жизненные обстоятельства, – сказал он.

– Мои жизненные обстоятельства?

– Именно так.

– Я не замужем, если это вас интересует. И я не поменяла работу с тех пор, как принесла сюда мою дочь.

– Вы не обременены долгами? И вы поддерживаете домашнее хозяйство в добром порядке?

– У меня нет долгов, и я стараюсь, как могу.

– С кем вы проживаете?

Я была так непривычна к подобным фразам, что мне понадобилось сделать усилие над собой и собраться с мыслями, чтобы понять его. У меня все плыло перед глазами. Шесть фунтов!

– С моим отцом. Моя мать умерла, когда я была ребенком, поэтому я знаю, каково жить без матери.

Он многозначительно посмотрел на меня.

– И вы можете гарантировать, что расходы по уходу за ней не лягут на вашу церковную общину, пока девочка не достигнет зрелого возраста?

– Я могу это гарантировать, хотя должна признаться, что не вполне понимаю вас. Я сказала, что у меня нет шести фунтов. У меня есть два фунта, и все эти годы я откладывала деньги, чтобы накопить такую сумму.

Какое-то время мистер Симмонс продолжал смотреть на меня, поджав тонкие губы.

– Мисс Брайт, лишь немногие матери приходят забирать детей из нашего приюта. Забирают трех-четырех детей в год из четырехсот воспитанников. Поэтому, в рамках разумного, мы делаем все возможное для родителей, которые возвращаются за своими детьми. Вы меня понимаете? Вы собираетесь приставить ребенка к работе?