Цех работал круглосуточно. И круглосуточно мылись все подряд. Еще и с «мэрээсок» (МРС – Малый Рыболовный Сейнер) бессистемно заходили помыться все как один приземистые, плотные, налитые, наполненные солеными ветрами морей рыбаки. Им необходимо было смыть недельный налет морских брызг. Встать под обильно льющуюся пресную воду.

Комнаты всегда набиты жильцами и гостями, приходившими одолжить кофе, обменяться скаченными еще на Большой Земле фильмами или спрятаться от уборки в комнате. Надышать в спёртом помещении и уйти…

Цех – и вовсе не вариант. Круглосуточно здесь обезглавливали и кишкодавили рыб. Ели, мылись и спали попеременно, не зная ни времени года, ни времени суток.

Оставались укромные места на территории завода. Не каждый мог, движимый похотью и любовью, совокупляться в них беззастенчиво, рискуя быть обнаруженным охраной или насмешливыми товарищами по работе. Не столь уж они были укромны.

Сказывалась еще и эстетическая сторона процесса. Первоначальные встречи, знакомства, проходили в зонах потрошения рыб, их особого навязчивого запаха. Но!.. Запах кишок, память об их цветных пленочках на гладких девичьих щеках отпугивали от женщин лишь слабонервных испитых эстетов. Другое дело – общая технологическая отсталость и отсутствие автоматизации производственных процессов. Они вызывали переутомление рыбообработчиков и препятствовали любви.

Никому из руководства до этого не было дела. Секс среди рыбообработчиков не входил в планы администрации. Она этому не способствовала. И как знать, не лила ли тайно бром в компот и подозрительно жидкий и однородный молочно-розоватый кисель из какого-нибудь ароматизированного (конечно же, китайского) порошка!

В армии, по опыту Иоганна Петрова, легкомысленно занявшегося рыбообработкой на Большежопинском заводе, бром не помогал. А здесь в сочетании с изматывающим, непрерывным трудом давал хорошие результаты. Стоны, если и неслись по закуткам завода, то болезненного, несексуального характера.

О, глупцы, не читающие и не чтящие Питирима Сорокина! Не ведающие, что творящие! А ведь подавление полового инстинкта он называл одной из главных причин возникновения революционной ситуации. Никакие там – «верхи не могут, а низы не хотят!»… Отнюдь. Все могут и хотят. Но им не дают. Тут-то и начинается!..

Питирим был не дурак, а наоборот – социолог. Причем, выдающийся. Это вам любой скажет.

Ох, доподавляетесь!

Отзовется вам бааальшой болью ваше равнодушие и нечуткость. Резче простатита.

…

Кишкодавка, при полном отсутствии досужих разговоров все же гудела от общего движения. От натужного скрипа перегруженных лент конвейера и ветра, поднимаемого мастером смены, стремительно мчащимся вдоль согбенных спин работников, прилепленных к конвейеру тяжелой жизнью.

Прохладный цех был полон весенним гулом. Звоном холодной воды. Свежей сыростью. Запахами талых мартовских, обтекающих по проталинам снегов, приносимых от холодильников ветром, поднимаемым стремительно мчащимся мастером смены. Все это – вперемешку с головокружительным обволакивающим духом не успевшего стухнуть филе белорыбицы.

Жать на тушки нужно было сильно и проворно. От неумелости ломило пальцы у новичков. У наторевших рыбообработчиков от чувства ловкости рук, гибких тел и легкого поверхностного дыхания, загонявшего в кровь избыточный кислород, рождалось эйфорическое желание стремительного натиска. Самые лихие в азарте давили не только кишки, но и, с трудом, собственные порывы рвать кишки зубами. Метать их в стороны, тряся головой, как кошка.

Это, как скакать под гору по камням – несёт тебя все быстрее и быстрее. До перелома ноги.

А ведь метать кишки в сторону нет никакой необходимости. У кишок есть своё место. Их нужно выстреливать в специальный жёлоб и только. Кишки из желоба медленно, точно радужные крахмальные комья, смывает непрерывно бегущей водой в трубы, проводящие и извергающие отходы рыбообработки на нижний конвейер, несущий слизистые ручьи к специальному бункеру-накопителю.

Меж рыбой и людьми метался некто Сепаратист. Он метался от ведра с горячей водой, куда окунал руки время от времени, смывая склизлый налет, мешавший цепко хватать рыб, к – конвейеру. Сепаратист – не то сторонник некой Народной Республики, не то противник, ловко скрывшийся на дружественной сепаратистам территории величайшего из соседей. Он жилист, темпераментен, неутомим и вездесущ. Первым вызывается на любой «песчаный карьер». В перерывах между работой плетет корзинки из упаковочной волокнистой тесьмы на манер того, как истомившиеся бездельем больные, идущие на поправку плетут из капельниц кулемистых человечков. (Говорили, правда, что занятие это для него не беспечно и не бездельно – он своих «человечков» весьма успешно продает).

Сепаратист виден и слышен отовсюду, как козел в овечьем стаде. Во всяком случае, ему этого хочется. Бывает зол и агрессивен. Но вместе с тем вдруг ни с того ни с сего – добр, отзывчив и уступчив. Легко может выполнить за другого работу: схватить и поднять, взять и унести… Но чтобы все видели! Артистическая натура с комплексом превосходства.

Иоганн сразу ухватил его манеру на кишкодавке. И дело пошло.

Его зеленые глаза были пристальны, зорки в работе. Они выхватывали отдельных безжизненных рыб в потоке прочих. Им вторили руки.

Ее глаза – огромные, фарфоровые, голубые навыкат, как любил граф Толстой, обладавший противоположной лепкой глубоких глазниц – не мигали, остановившись. Не тревожились и оставались равнодушны. И в миг удачной хватки, и в тот миг, когда вырвавшаяся из брюшек масса брызгала на щеки девушки и окружающих ее рыбообработчиков, оседая мутными капельками, повисавшими студенисто. Глаза были невинно тихи и бестрепетны даже в моменты железного грома, лязгом оглашавшего пространство цеха, от пола до потолка, ажурно изукрашенного монтажными балками, системами вентиляции, инженерными сооружениями и прекрасными лампами медицинского немецкого света, обманывавшего человеческий мозг иллюзией не проходящего дня.

Гром и разрозненные крики прилетали от «пеньков». «Пеньками» называли рыбообработчиков, занятых на «выбивке». Они поднимали в воздух металлические противни с замороженной рыбой, и с грохотом обрушивали их на пни, точнее – чурки деревьев различных пород. Рыба вылетала брикетом и поступала на упаковку.

Едва ли японские рыбообработчики могут похвастать подобной хваткой и навыками в деле выбивки! Во-первых в Японии мало лесов, а следовательно и пеньков, а, во-вторых… Да хватит и «во-первых» для того, чтобы поискать иные технологии брикетирования! Не громыхать и не восклицать. То матом, то просто молодецки.

Если кто-то заорет вдруг сейчас, что, мол, и у японцев то же самое, сторонникам технологического прогресса остается только в пол плюнуть. Тем более так – вдруг – крик не проверишь. Но, если и в самом деле – так же, то… и японцы – черти крашеные. Если хоть один культурный японец содит противнем о пень, а остальные молчат и не пеняют ему, попрекая отсталым пнем, то и все они ни хрена не стоят в мире будущего и настоящего. И нечего тогда кичиться урбанизацией и техногенностью процессов своей японской жизни.

Иоганн надеялся на японцев и не верил, что они не изжили пережитки ручного механистического бездушного труда. По его понятиям такой труд, минуя обезьяну, превращал человека в мельницу.

– Превращают в животных! – Не выдержал как-то сдержанный Валентин, бывший дирижер военного оркестра, превосходящий по импозантности Р. Паулса (хотя, куда уж импозантней? а вот…). Был он обычно сдержан и весь его скрытый темперамент проявлялся лишь тогда, когда он проносился вдоль конвейера от конца его к началу с ведром необработанной горбуши. С такой стремительностью и с такой осанкой (откинув ведро в сторону и заведя остро плечо вперед), с таким отбросом гордой головы, точно тореадор – на бой с взбесившимся быком. С обломком шпаги, но с благородным сердцем. Возможно, голову приходилось отбрасывать и в противовес увесистому ведру.