Страхи. Маленькие ниточки наших мыслей и чувств, сплетенные в неразрывную связь, с годами не истончаются – они только крепнут. Один страх наслаивается на другой, словно вирус поражает клетки живого организма. Со временем их становится так много, что обычные страхи, присущие всем людям, перевоплощаются в нечто ужасное.

Они обретают образ реального существа.

Не остается места для борьбы; желание вырваться из оков паразитирующего страха утопает в отчаянии, которое не дает даже малому проблеску надежды просочиться сквозь непроглядную тьму. Человек оказывается запертым в клетке с монстром, которого породили его собственные страхи. Кажется, обратного пути больше нет, как и нет возможности вернуться к свету.

Улыбка теряется в серости бытия, но это перестает волновать, когда в ощущении боли истлевает последняя кроха веры.

Что есть человек без цели? Куда он будет стремиться, не видя дороги, ведущей к свету?

Ответ всегда один: его душа навечно пустится в странствия по тьме. Но в этом путешествии он не одинок. Ни вера, ни борьба – ничто из этого не сможет победить то существо, что неотрывно плетется за отчаявшейся душой.

Страх не покинет человека. Он лишь перевоплотится в кошмар, который будет не проклятием, а спасением для потерянных и обездоленных.

Их островком надежды…

Кирквуд, 5 августа 1987

Новый день для Софи начался с громкого стука в дверь. Девочка подорвалась с кровати и пару секунд невидящим взглядом буравила возникший в проеме образ матери.

Лето в штате Миссури выдалось жарким, изнывающая духота одолевала жителей даже ночью, не позволяя им спокойно предаваться сладкой дреме. Сквозь дыры в москитных сетках пробиралась мошкара. Спасение от нее находилось лишь при зажженной лампадке, от которой исходил терпкий запах трав.

– Завтрак готов.

Безликий голос женщины, лишенный эмоций, был под стать ее образу. Приемная мать, Кристина, не изменяла привычкам вот уже больше семи лет – именно столько София провела в кругу приемных родителей, перенявших на себя обязанности по ее воспитанию.

Будучи сорокалетней женщиной строгой закалки, Кристина всегда убирала длинные волосы в тугой пучок на затылке. В некоторых местах черную смоль тронула седина, лоб будто шрамом исполосовывала глубокая морщина. Бледно-серые глаза всегда казались тусклыми, а цвет лица – болезненным. Вздернутый нос с редкими веснушками, тонкие бледные губы и угловатая фигура придавали ей сходство с теми дамами, которых Софи иногда встречала на страницах истории, живущих во времена Викторианской эпохи.

Холодный взгляд пробирался в самую душу, поэтому девочка смотрела на идеально разглаженный воротничок клетчатого платья, никак не в глаза. Родители постоянно ругались на это, ибо считали такое поведение неуважением. Софи не могла, боялась.

– Не опаздывай, – продолжила Кристина, когда осмотрела потрепанный вид приемной дочери. – Отец отвезет тебя в школу.

Ответ не требовался, она и так убедилась, что Софи проснулась, поэтому закрыла за собой дверь с другой стороны, позволяя тишине забраться в каждый уголок небольшой комнатки.

С улицы прилетал шелест зеленых листьев; прямо под окнами рос могучий клен. За ветками скрывался густой темный лес, от которого их дом отделял небольшой огород. Софи поморщилась, когда увидела идеально ровные грядки, засаженные морковью и другими овощами. У покосившегося забора стоял уже старый сарай, где отец хранил весь инвентарь. Дверь была открыта.

Значит отец поедет в Сент-Луис на ярмарку, подумала Софи перед тем, как отойти к платяному шкафу. Сборы на учебу заняли всего десять минут – именно столько Кристина отводила на то, чтобы умыться, одеться и убрать постель. За опоздание незамедлительно поступало наказание.

Костяшки пальцев отозвались ноющей болью. Девочка забрала набитый учебниками и тетрадками рюкзак. Около двери она остановилась, и на мгновение ее внимание привлекла рамка с засохшими бутонами розовых тюльпанов.

Софи улыбнулась уголками губ, оценивая вчерашний труд. На сей раз она решила сделать объемную рамку, чтобы сохранить цветы целыми. Времени для этого потребовалось больше обычного, однако результат оправдал ожидания: сейчас она смотрела на свой маленький шедевр… Один из многих.

Взгляд упал на старые наручные часы; у нее осталась минута до того, как со стороны лестницы станут доноситься тяжелые шаги отца.

Сердце ухнуло от страха.

Девочка распахнула дверь и на инстинктах отшатнулась назад, цепляясь ногой за край тонкого зеленого ковра. Рюкзак перевесил ее собственный вес, но упасть Софи не позволили.

Мужская рука вцепилась в бесформенную футболку и грубо дернула детское тело обратно.

– Ты зачем это сделала?

Испуг затопил голубые глаза, когда в лицо Софи пихнули аккуратно срезанные стебли цветов. Горловина футболки сомкнулась вокруг тонкой шеи подобно удавке, и дышать стало заметно сложнее.

– Они… они завяли, и я решила, что…

Ощутимый толчок выбил из нее болезненный вскрик. Девочка отлетела к шкафу и безвольной куклой съехала по дверцам на пол.

Над головой нависла тень отца.

Его лицо покраснело, вены около глаз набухли от едва сдерживаемой злости. Стебли цветов прилетели Софи на голову, и по светлым волосам посыпались комья сухой земли.

– Разве я разрешал тебе что-то срывать из сада? – мужчина прорычал сквозь зубы, затем хрустнул шеей, наблюдая за страхом приемной дочери.

Она сжалась в маленький комочек и стала слезно умолять не наказывать за такую малость. Эти цветы уже умирали, они поросли сорняками, забытые всеми. Она лишь хотела им помочь – хотела запечатлеть красоту, которая бы вскоре исчезла. Это же так прекрасно! Их невинность навсегда сохранится в рамке! Почему этого никто не понимает?!

– Послушание и уважение взрослых – два главных принципа, которым ты должна следовать, дитя.

Сквозь пелену слез девочка увидела приемную мать. Кристина замерла на пороге, превратившись в бездушную статую. На перестукивающих зубах застыла просьба, мольба не наказывать ее. Но родители остались глухи к невнятному лепету.

Отец схватил дочь за локоть и резким движением вздернул с пола. Кости хрустнули.

– Тебе не раз говорили, что в саду можно только наблюдать за увяданием жизни. Никак не трогать взращенные нами цветы. – Софи поставили перед матерью, и та продолжила властным голосом, протягивая каждое слово и давя, давя своим авторитетом на и так шаткий рассудок ребенка. – Ты показала себя невоспитанной девочкой, София. А что делают с детьми, которые нарушают правила?

Девочка всхлипнула.

– Наказывают.

Кристина переглянулась с мужем, вокруг которого клубилась аура необъяснимой ненависти и злости. Маркус всё еще сжимал локоть дочери. Он никогда не умел сдерживаться, особенно когда речь заходила о племяннице погибшей сестры.

Обида сжирала его сердце долгие годы. События семилетней давности что-то надломили в нем, и Маркус навсегда утратил способность рационально оценивать собственные решения. Гнев застелил рассудок: во всех прегрешениях, проблемах он винил племянницу и ее отца-ублюдка. Тогда все новостные ленты голосили о страшном убийстве в доме четы Карлайл – пьяный муж убил свою жену, обвинив ту в измене.

Части ее тела собирали по всему заснеженному саду. Шел снег, заметая пушистыми хлопьями уже остывшую кровь. Самого убийцу нашли в гостиной с простреленной головой. Уже во время расследования выяснилось, что у него имелись психические отклонения; врачи неуверенно ставили диагноз шизофрения, только об этом старались не распространяться. Почивший отец Софи когда-то возглавлял преступный синдикат, потому и человеком был крайне вспыльчивым и прямолинейным.

Софи достались его глаза. Эти глаза Маркус ненавидел всей душой, хоть головой и понимал, что ребенок не виноват в том, кем был ее папаша.

Он сильно любил сестренку. А та обожала выращивать тюльпаны.

– Очень хорошо, что ты понимаешь это, – металлические нотки в голосе Кристины вернули мужчине слабое ощущение реальности. Хватка сразу ослабла, но руки своей не убрал. – Значит наказание принесет свои плоды. Отвези ее в школу, Маркус.