Через два года, проснувшись с похмелья в предрассветной тишине в своей пустой трехкомнатной квартире, лежа на измятой не свежей постели с мерзким настроением, Фролов услышит через приоткрытое окно этот голос и эту песню. Он будет лежать и слушать, стараясь запомнить слова и мелодию, боясь, что идущий по улице человек вдруг передумает и замолчит. Тошнота откатит от горла, чувство вины и тревоги пройдет. Он бросится к окну, распахнет его со странным желанием, разглядеть лицо певца, но, опоздав, увидит лишь его затылок. В это раннее утро Фролов поймет, что его квартира в сталинском доме так же убога и, потому так же аккуратно убрана, как и у его учителя.

«Значит, живу я не правильно»,– подумает он, погружаясь в дремоту. И ему приснится странный сон, в котором Д’Артаньян скажет интересную фразу: «Мы, гасконцы, бедные, но гордые и честные. А ты, майор, бедный, потому что гордый и честный».

Все смешалось в один громадный пестрый клубок. Социалистическое общество, перестроившись, начинало жить по воровским законам, основными принципами которых было: ни кому не верь, ни кого не бойся, ни у кого ничего не проси, отдай долю в «общак»…

«Что же будет с Родиной и с нами…» – пел на всю великую страну главный ленинградский ДДТшник Шевчук…

Глава девятая. Яблоки.

Полковник Аханов, находясь в дурном расположении духа, зашел в дежурную часть горотдела милиции. Не обращая никакого внимания на вскочившего и изобразившего подобие стойки «смирно» оперативного дежурного, подошел к радиостанции.

«Сто сорок два, сто сорок два! Где ходишь?» – крикнул в трубку.

«Иеду, иеду!» – ответил водитель-азербайджанец.

«Давай, возьми меня. Где знаешь!» – поторопил полковник и, положив трубку на рацию, погрузился в мысли. Мысли были не веселые. Вчера утром ему позвонила и попросила приехать на пост номер один по охране первого секретаря обкома партии его жена Тамара Николаевна Нагорнова. Разговор для Аханова был крайне неприятный. Тамара Николаевна, взяв у дежурного милиционера ключ, повела его в подвал. Там указала на стандартный деревянный ящик для фруктов. На дне ящика, среди стружки, лежало три крупных плода Алма-Атинского апорта

«Десять дней назад,– поведала она. – Николай Григорьевич привез из Алма-Аты ящик яблок. Поставив их в подвал супруг, через два дня, вновь поехал в ЦК, взяв с собой в Алма-Ату и меня. Вчера, мы вернулись. Готовясь, к встрече гостей, я пошла в подвал и обнаружила, что яблок нет. Вот, жалкие остатки»,– показала она рукой на ящик.

«Это неслыханно, – продолжала Тамара Николаевна.– Мы, с Николаем Григорьевичем, относимся к ребятам-охранникам как к членам семьи. Всю осень я разрешала им каждый день брать из кладовой по одному арбузу, угощала дынями, виноградом. Иногда, с праздничного стола, угощаю тортом или пирожными. Но чтобы самим, без спроса… это выходит за рамки! Пожалуйста, товарищ полковник разберитесь».

Протянув Аханову ключ, Тамара Николаевна пошла прочь. Полковник срочно вызвал инспектора своего отдела, командира роты патрульно-постовой службы и командира взвода, весь личный состав поста. Пол оставшегося дня и пол ночи бились Аханов и его помощники с четырьмя постовыми милиционерами. Результат был нулевой. Милиционеры, и вместе и порознь, твердо стояли на своем: «Яблоки мы не крали, знать, ничего не знаем, ведать не ведаем». Ночью Аханов уехал домой, немного отдохнуть, поручив помощникам произвести полную замену личного состава первого поста, а «штрафников» держать в отделе до его приезда. Ни свет ни заря, он продолжил дознание и попытался привлечь этой работе начальника милиции и его заместителя по службе. Но те, через начальника УВД, лихо, переведя стрелки на его же отдел, под благовидными предлогами, покинули расположение. Как не изощрялся Аханов, кто взял яблоки, оставалось загадкой.

На душе у полковника было гадко. Неожиданно его осенило и он, выйдя из дежурной части, поднялся на второй этаж. Не доходя до класса службы, решительно повернул в кабинет начальника политчасти. Войдя в него, сел на стул рядом с приставным столом и протянул руку Фролову, давая возможность молодому сотруднику поприветствовать ветерана органов внутренних дел рукопожатием. У казахов принято не так. Молодой должен первым протянуть две руки для рукопожатия аксакалу, а то, вяло, как бы нехотя, подать свою, но так, чтобы младший, для рукопожатия, или потянулся, склоняясь, вперед, или сделал еще шаг навстречу. Аханову, сейчас, было не до церемоний. Поправив на красном лице, с сизым, как у заправского выпивохи носом, большие очки в ядовито-желтой оправе, Аханов начал: «Уважаемый Михаил! Партия, проявляя заботу об органах внутренних дел, возродила в них политотделы. Это не халам-балам. Тебе оказали большо-о-о-е доверие, назначив начальником политчасти. Ты, теперь, выше, чем заместитель начальника милиции. Это надо понимать!»

Фролов, поставленные партией задачи понимал и утвердительно кивал головой. Аханов, распаляясь от собственного красноречия и кабинетной духоты, сняв с головы папаху и расстегнув шинель, продолжал: «Сотрудников, молодой человек, надо хорошо-о-о воспитывать. А они, в твоем отделе, часто и много чего нарушают! Ты должен вникать, как они несут службу. Контролировать. Воспитание непреры-ы-ы-вный процесс! Ты знаешь, что у Николая Григорьевича Нагорнова твои милиционеры яблоки в подвале украли? Не знаешь? Как же ты их воспитал? Иди, разбирайся. Они все там сидят». Полковник махнул в сторону класса службы.

«Поеду я, отдохну. А ты разберись и вечером доложи мне и в политотдел»,– подвел итог разговора, вставая со стула и нахлобучивая на голову папаху.

Настроение полковника немного улучшилось. У него появилась надежда, что ответственность за произошедшее все-таки удастся разделить с руководителями горотдела… Все меньше достанется самому! Аханов вышел на крыльцо и, не обнаружив автомашины, вернулся к радиостанции.

«Сто сорок второй, джуз кырк еке! Эй, где ты ходишь?» – грозно прорычал он в трубку.

«Уже, уже, иеду. Уже издес»,– по радиостанции вместе с гулом двигателя раздался звонкий голос водителя, а под окнами, характерный визг тормозов его милицейского УАЗика.

* * * * * *

Сержант Утенов был дальним родственником начальника отдела охраны общественного порядка УВД полковника Аханова и дежурного УВД подполковника милиции Курамшина. Отслужив в строительных войсках, после окончания сельского профессионально-технического училища, положенные два года, он решил не возвращаться в свой родной Карсакпай. После закрытия флагмана первых пятилеток медеплавильного завода работы там не было, поселок хирел на глазах. Даже узкоколейную железную дорогу частично демонтировали. По совету уважаемых и авторитетных родственников уволенный в запас ефрейтор Утенов с характеристикой из войсковой части дипломом об окончании Карсакпайского СПТУ по специальности «мастер машинного доения» прибыл в отдел кадров УВД. Спустя месяц, после качественно проведенной проверки по специальным оперативным учетам МВД, он был назначен на должность милиционера патрульно-постовой службы ГОВД. В первый же рабочий день его поселили в общежитие и заставили написать рапорт о включении в список очередников на получение жилплощади, а через год, приняв кандидатом в члены КПСС, перевели на пост № 1 по охране первого секретаря обкома партии. Пост, в виде небольшой теплой будки с громадными окнами, располагался во дворе пятикомнатного коттеджа, обнесенного глухим деревянным двухметровым забором, окрашенным в темно-зелёный цвет. Этот забор был оборудован сигнализацией с выводом одновременно на пульт вневедомственной охраны и будку поста. Семья первого секретаря обкома Нагорнов состояла из его самого и жены. Две его дочери давно вышли замуж и жили одна в Темиртау, другая в Чимкенте. Служба у Есена Аханова была спокойной и не требовала никаких физических и умственных усилий. Выспавшись, за сутки дежурства на посту и намаявшись от вынужденного безделья, Есен трое суток отдыхал затем дома. Годы летели незаметно, Есен женился, получил однокомнатную квартиру, жена родила ему двух дочек. Зарабатывал он по городским меркам немного, всего как рядовой инженер. Но мясо и масло привозил от родителей, форменную одежду выдавали на службе, проезд в городском транспорте был бесплатный, за квартиру, коммунальные услуги и электроэнергию платил пятьдесят процентов. Единственное, что не давало Есену покоя, это то, что каждый отпуск он не мог использовать бесплатный проезд к месту отпуска и обратно. Ему просто некуда было ехать. В первый свои милицейский отпуск Есен, подписывая у замполита отпускное удостоверение, застенчиво поинтересовался, где и как можно получить проездные документы для приобретения билета на автобус до поселка Карсакпай. Билет стоил 1 рубль 80 копеек. В советских «доперестроечных» рублях, по эквиваленту это было половина цены бутылки водки. Замполит, узнав, что Есен нигде в жизни не был кроме Карсакпая, областного центра и стройбата за колючей проволокой в степи возле станции Тюратам, убедил его переписать рапорт и оформить отпуск с выездом в Москву. Билет на самолете до Москвы стоил 48 рублей, или по тому же эквиваленты примерно 13 бутылок водки. За 26 бутылок бесплатной водки, вместо одной, Есен, слетав на три дня в Москву, побродил по Красной площади, побывал в Кремле и Мавзолее и, утомленный, полон впечатлений, остальную, большую часть своего отпуска, провел в родном Карсакпае. Правда, билет до него, на автобус, уже пришлось брать на свои, кровные.