По сторонам мелькали пологие склоны и бесконечная тундра, покрытая белым ковром. Собаки лихо несли груженые нарты. Я спросил каюра о своем давнем друге, Мише Кирееве, но тот промолчал. Однообразный пейзаж заставил меня задремать. Иван остановил упряжку. Мела пурга. Ветер несся с моря.
Он поднимал снежную поземку. Одна собака попала в белый круговорот. Иван не спешил спасать пса, а лишь покачал головой. Я видел, как поднялся столб снега, словно вулкан, одна из собак упала полностью заледеневшей.
– Что это было? – вскочил я.
Каюр спокойно сказал:
– Ничего, Евгений Николаевич! Здесь владения хозяина тундры – Этына. Он открыл тебе врата своей земли. Пока он милостив к тебе. Сейчас перепрягу сани, и поедем дальше. Хозяин взял свое. Если обратно соберешься, приготовь подарок Этыну…
– А то что? – усмехнулся я. – Не выпустит?
– Не знаю, захочешь ли вернуться, – сказал каюр.
Буря стихла. Мы тронулись в путь, когда мягкий серый сумрак окутал тундру. На небе заиграли изумрудные всполохи. Я невольно залюбовался.
– Этын доволен, – кивнул каюр. – Этын не злой дух, но ревнивый. Хозяин открывает ворота к Черной земле, к холодному морю, но не дружит с Кереткуном – богом морей.
Я, конечно, был заинтригован. Что я еще не познал из языческого наследия Чукотки? О прародителе всех чукчей – Вороне Кутха я слышал, изучая чукотский фольклор, но Иван говорил, что нынче в Уэлене другое божество. Меня не на шутку заинтересовало явление снежного водопада из земли. Каюр упрямо утверждал, что Этын взял свою дань. Нарты тронулись, оставляя за собой ровный след от полозьев. Скоро показалась невысокие темные сопки, припорошенные снегом, за ними прятался Уэлен.
Виды первозданной суровой красоты – грозные холмы, мрачное сизое небо, лежащее стальным пластом. Добраться тяжело, а выбраться еще сложнее. Море, казалось, наступало на узкую галечную косу, где примостилась кучка яранг, с капищем чукотских идолов на возвышении и деревянной избой с постройками – научной станцией. Живописный скалистый обрыв, с которого открывался величественный вид на темные воды Чукотского моря, производил незабываемое впечатление. У меня захватило дух от суровых просторов. Пока мы подъезжали к «Провидению», местные жители высыпали из своих яранг поглазеть на редкого гостя. Наконец, долгое путешествие закончилось. Меня окружили чукотские ребятишки. Я покопался в походной сумке и протянул им шоколадку. Детишки с любопытством посмотрели на диковинку.
– Угощайтесь, это вкусно, – сказал я на ломаном чукотском. Дальше изъясняться мне помог Иван, а после отвел собак в сарай, где на привязи в стойле жевал сушеный ягель молодой олень. Не успел я взять свои нехитрые пожитки, как дверь дома отворилась, и ко мне, не торопясь, вышел человек лет пятидесяти в теплом зипуне с окладистой темной бородой и уставшим взглядом. Так я познакомился с несменным начальником станции – Леонтием Петровичем Семёновым. Жил он в Уэлене лет двадцать, а то и больше.
– Мы ждали вас, Евгений Николаевич, – сказал Семёнов, – проходите в нашу скромную обитель.
– Спасибо, Леонтий Петрович, можно просто Евгений, – уточнил я, – вы не подскажете, Киреев Михаил у вас?
– Проходите, проходите, – не ответил мне Семёнов. – Мы тут с Вассой Игнатьевной вдвоем время коротаем. Мне тяжело одному вести наблюдения. Васса вас проводит.
Я удивился. Какая Васса? Где Киреев и все полярники? Картограф, метеоролог? Навстречу мне вышла молодая женщина в скромном сером платье с пуховым платком, наброшенном на хрупкие плечи. Неужели жена! Я улыбнулся и поцеловал любезно протянутую маленькую ручку. Вассу нельзя было назвать красавицей, но что-то в ней определенно было: то ли большие глаза с поволокой, то ли тонкий, аристократический профиль, то ли едва уловимый аромат лаванды.
– Евгений Николаевич Ильин, – представился я. – Этнограф из Москвы.
– Моя супруга, Васса Игнатьевна, – ответил за женщину Семёнов. – Ну что же вы стоите, как вкопанный, голубчик!
Я минул сени и оказался в просторной комнате. Деревянные стены были увешены картинами в вычурных позолоченных рамках, круглый стол накрыт кружевной скатертью. Что меня удивило, так это отсутствие икон и жуткие статуэтки, вытесанные из камня, на полках буфета. Сундуки по углам комнаты, пара венских стульев разбавляли несколько мещанский интерьер. От громоздкой печки – буржуйки шло тепло. Горел очаг, в котелке что-то аппетитно кипело.
– Это вроде нашей гостиной, – улыбнулась мне Васса, – идемте же, я покажу вашу комнату.
Я послушно проследовал за хозяйкой. Она провела меня через темный бревенчатый коридор.
– Здесь у нас радиорубка и метеокабинет, – сообщила Васса, приоткрыв одну из дверей.
Я увидел несколько столов, привычную аппаратуру обычной полярной станции.
– Связи нет, – грустно сказала хозяйка, – после того, как утонул наш радист – Шварц, Леонтий Петрович не может наладить связь, ни с кораблями, ни с материком.
– Ну, а географ, господин Киреев, – начал я, – сейчас в Уэлене? Я знаю, что он работал здесь…
После продолжительной паузы Васса заметила:
– В поселении нет вашего друга. Нынче на станции только мы с Леонтием Петровичем.
Мне стало как-то не по себе. Мы прошли вперед, тянуло ледяным сквозняком. Даже стены, утепленные одеялами, не спасали ситуацию. В торце коридора я заметил дверь, закрытую ржавым засовом и навесной амбарный замок.
– Это кладовая, – объяснила Васса, – склад, если угодно, уголь, керосин, запасы. Но это вам, должно быть, неинтересно.
– Отчего же, – я улыбнулся, – вы, Васса Игнатьевна, как вы оказались на научной станции?
– О-о, это долгая история, – ответила она и остановилась, – вот ваши хоромы. Прошу…
Я пригнулся, чтобы войти. Потолки были низкими, но изба снаружи казалась намного меньше, чем внутри.
– Располагайтесь, – кивнула мне Васса. – Отдохните с дороги, я позову вас ужинать.
Она прикрыла за собой дверь. Маленькое окошко слабо освещало мою маленькую каморку. Я присел на невысокую железную кровать. Выложил из рюкзака нужные мне вещи: дневник для записей, карандаш, энциклопедию «Народы севера», часы, карманный фонарик и зачем – то старый, еще отцовский компас. Я везде его таскал с собой, будто талисман наудачу. Я протер глаза, усталость брала свое. Куда же подевался Киреев? Вот шельмец! Я завалился на мягкую кровать и крепко уснул.
Разбудил меня странный звук – сначала скрежет, затем тоненькое поскуливание, переходящее на протяжный вой. Волки? Нет, не похоже. Возможно, собаки выбрались из сарая и скребутся под домом? Вой прекратился, послышалось всхлипывание, жалостливое и по-детски трогательное. Боже, у меня галлюцинации? В комнате совсем стемнело. Я включил карманный фонарик и осмотрелся, вроде бы звуки шли из коридора. Вот, снова…эти всхлипывания, переходящие в какое-то бульканье и вой. Так недолго и сойти с ума! Похоже – плачь ребенка.
– Евгений Николаевич, вы отужинаете с нами? – вдруг услышал я голос Вассы.
Она зашла ко мне, разгоняя горящей свечой полумрак:
– Вы чего в темноте? Вот же спички. На табурете за кроватью керосиновая лампа!
Я сконфузился из-за своих страхов, мало ли что могло почудиться, и поспешил зажечь фитиль. Вместе мы направились в гостиную.
– Сударыня, простите за бестактный вопрос, я слышал странные звуки, а может…
Васса остановилась, посмотрела на меня как-то настороженно и тихо сказала:
– Должно быть, собаки скулят. За окном ветер не на шутку разыгрался. Кажется вам все, не берите в голову!
Мы вошли в гостиную. За столом чинно восседал Леонтий Петрович. Он нацепил круглые очки в тонкой оправе и изучал какие-то топографические карты.
– Присаживайтесь, – не отвлекаясь, сказал он, – налей нам, Вассочка, коньячку для бодрости. Из моих запасов. Знакомство отметим.
Я не стал отказываться, тем более, несмотря на пышущую печку, в доме было прохладно. После принятой рюмочки по телу разлилось долгожданное тепло.
– Скоро у местных чукчей праздник…День кита, – отвлекшись от карты, сказал Семёнов. – Тогда вдоволь всего будет, монтак попробуете. Завтра выходите пораньше, вам как этнографу должно быть интересно в обрядах поучаствовать?
