– Я же просил отвезти меня в костариканское посольство, – невнятно оправдывался янычар-аутсайдер.

– Никто тебя до восемнадцати лет никуда не отвезет. Будет восемнадцать – сам все решишь. Между прочим, твои родители собирались на твое восемнадцатилетие купить крейсерскую яхту, отвезти тебя подальше в океан и там тебе все о себе рассказать.

Это известие, брошенное как бы мимоходом, порядком впечатлило Алекса, сбила с заранее заготовленного упрямого безразличия. Он почти захотел поговорить с Зацепиным об этом поподробней. Но сперва ему требовалось решить в отношении куратора самый важный вопрос.

– Почему вы тогда бросили мою маму?

Дядя Альберто ответил не сразу, подбирал нужные слова:

– Твоя мама офицер и ее приказ был приказом офицера. И твоя жизнь ей была дороже ее собственной жизни.

– Значит, уже я во всем виноват?

– Давай вернемся к этому разговору, когда-нибудь позже, когда ты хоть немного разберешься, что такое быть русским человеком.

Алекс молчал, дверца в нормальное общение со свидетелем его прошлой жизни снова наглухо захлопнулась. Зацепин в этот момент тоже ощущал себя не совсем уверенно, но вовсе не из-за Исабель. Как куратор Копылова, он только накануне обнаружил, что его протеже остался без всяких средств к существованию. Те приличные офицерские зарплаты, которые 12 лет копились на сберкнижках Сергея и Ирины Копыловых, в одночасье в условиях гиперинфляции 1992 года превратились в сущие копейки, но даже их ему, как куратору не разрешили снимать со счета – чай, ты не официальный юридический опекун. Не сохранилось за Алексом и никакого жилья: его нелегалам всегда давали уже по окончательному возвращению на Родину, и в наступившем экономическом и социальном раздрае добиваться жилья для сына разведчиков можно было не раньше его восемнадцатилетия. Это, кстати, тоже была одна из причин, почему Копылову-сыну необходимо было оставаться в интернате, а не попадать в какой-либо детский дом.

– Вот посмотри, что я тебе принес. – Зацепин протянул Алексу групповое школьное фото в картонном альбоме-распашонке. – Найдешь здесь кого-нибудь?

На фото на фоне легко узнаваемого фасада 114-й школы-интерната россыпью располагались снимки-медальоны восьмого класса за 1970 год. В выпускном, тогда еще десятом классе, делать такие альбомы было запрещено – слишком уже семнадцатилетки походили на самих себя будущих 20-ти и 30-летних, а после восьмого класса фотографирование еще допускалось.

Алекс внимательно рассмотрел снимки-медальоны, потом на один из них указал пальцем и вопросительно глянул на куратора.

– Все правильно. Это и есть твоя мама, Ирина Иволгина. Только отдать тебе это я не могу, фото из нашего архива и не положено к передаче кому бы то ни было, – Петр спрятал альбом в свою папку.

Они прогуливались по запущенному лесу, который давно никто не расчищал, вокруг лежало немало поваленных деревьев, ломаных сучьев, часто встречались проплешины от костров, с кучами мусора, оставленными любителями шашлыков. Зацепин даже пожалел, что вывел сюда Алекса – подобное свинство мало подходило наставлениям о патриотизме.

– Знаешь, в некоторых школах по таиландскому боксу практикуется такой способ обучения: новичка выпускают на ринг против опытного бойца и тот избивает его до тех пор, пока новичок не теряет чувства самосохранения и, забыв о всякой боли, сам не бросается на обидчика. Мы для тебя все здесь сплошные обидчики, ну так почему бы тебе не показать, что ты сильнее всего этого… Твои родители точно так же были вброшены отсюда в тот совершенно чуждый им тропический мир – и вспомни: разве ты хоть раз видел их в тоске и унынии? Они просто взнуздали этот мир, как норовистого жеребца, ну так и ты взнуздай наш мир – разве это не мощная цель для твоего характера и упорства?..

И Зацепин увидел, что попал. Как подросток замер, весь прислушиваясь и примериваясь к прозвучавшим словам.

16

Следующая учебная четверть явилась для Алекса действительно переломной. Он продолжал по-прежнему слабо постигать русский язык, не находил радости и в новых для себя учебных предметах, не обрел и близких друзей, но это уже не имело большого значения – цель подчинить себе все вокруг была поставлена и он принялся решать ее, напрягая все свое воображение и выдумку. Вспомнил прежнюю учебу на опережение в Лимоне и решил применить ее и тут, в этой холодной, промозглой русской школе. Призвав на помощь Даниловну, он каждый вечер по полтора-два часа сидел с ней в классе для выполнения домашних заданий, заставляя ее переводить себе с русского на английский не то, что уже пройдено, а исключительно новые главы и параграфы.

– Чтобы я хотя бы понимал, о чем там будет идти речь, – объяснил он ей.

Для Даниловны это была дополнительная языковая практика, поэтому она охотно согласилась. В результате Алекс сидел теперь на русских уроках не совсем полным болваном, хоть и понимал лишь отдельные языковые конструкции. Одновременно мучительно искал, в чем именно он может проявить себя наилучшим образом – и в конце концов нашел. Помимо двух историй, российской и мировой, в их школе имелся еще и такой факультативный предмет, как «История войн». На нем подробно изучали все мировые сражения с их просчетами и успехами. Поприсутствовав на пяти-шести занятиях факультатива, Алекс вызвался сделать доклад о войне на Тихом океане на английском языке. Ни историк, ни классный руководитель не возражали.

И неделю спустя, повесив на доску большую карта мира и взяв в руки указку, Копылов приступил к делу. Названия армий и подразделений он, правда, порядком позабыл, зато хорошо помнил общее количество войск и кораблей, участвовавших на Тихом океане в каждом сражении и общую хронологию событий, поэтому его указка летала от одних островов к другим, рисуя красочную и выразительную картину. На сравнение с Восточным фронтом она, конечно, не тянула, но с Западным фронтом была вполне сопоставима. А многое из того, что говорил Алекс явилось откровением не только для учеников, но и для преподавателя. Он потом специально залез в энциклопедии и справочники, и оказалось, что Алекс почти ни в чем не ошибся. Через два дня после этого по просьбе историка он сделал такой же доклад в 8 «Б» и с тем же успехом. Классный руководитель даже хотел направить его выступить перед старшими классами, но военрук школы категорически воспротивился этому – нечего превозносить американскую доблесть, знаем мы, какие из них вояки были во Второй мировой войне.

Позже состоялись доклады Копылова о войнах XIX века в Южной и Центральной Америке, тоже совершенно неизвестных янычарским эрудитам. Популярность Алекса среди любителей истории стремительно пошла вверх. Даже одиннадцатиклассники несколько раз приглашали его в свою компанию поговорить на эти темы.

Вспомнил Алекс и о своем соревновании с песочными часами. Взял да и нарисовал шарж на военрука. Сначала общий смех возник только в их шестиместной спальне, потом переместился в класс и наконец стал гулять по всей школе. Следом стали распространяться карикатуры Алекса и на других учителей. К крайнему изумлению Копылова никто его за такие художества не бранил, а некоторые из шаржей были даже вставлены в стенную газету – проповедуемый в интернате принцип равенства между учителями и учениками неукоснительно соблюдался. Было только с издевкой сказано:

– А на одноклассников что же боишься карикатуры рисовать?!

Пожалуйста – пошли рисованные пасквили и на одноклассников. И тоже ноль негативной реакции, а только один восторг и смех.

Костариканский Бидструп был порядком озадачен – за то же самое в Лимонской школе на него лезли с кулаками, здесь же даже учителя берут себе его рисунки на память для своего семейного архива, а девчонки требуют, чтобы он на их портретах оставлял свою роспись и дату дарения.

Дальше – больше. Все физвоспитание в интернате в основном проводилось на свежем воздухе, но и спортивный зал интерната тоже редко пустовал. Группа ребят из 10 «А» повадилась после занятий закрываться в нем и до одурения гонять мяч в некую разновидность мини-футбола.