Даниловна же повела Алекса в мужской туалет. Пока он смывал кровь с лица и разбитых костяшек пальцев, она стояла рядом и не скрывала своего чуть насмешливого отношения к изрядно потрепанному победителю. По-английски она говорила с сильным акцентом, но очень ясно.

– А у вас что, там, в Америках, принято закладывать своих одноклассников?

– Хаза был прав? – спросил, вытирая носовым платком руки Алекс.

– Нет. Он вообще-то пакостный парень. Ты мог на перемене подойти и врезать ему, если уж на то пошло.

– У вас что, всегда за подлость действует отложенное наказание?

В туалет заглянули два шестиклассника.

– Даниловна, нам по маленькому.

– На второй этаж. Вэк отсюда! – Ей только стоило глянуть на них, и они тут же вылетели за дверь.

– Наверно, ты по-своему прав, – подумав, согласилась она. – Но больше старайся никогда не жаловаться на своих одноклассников. Договорились?

– А что означает «Дам в лоб»?

– Ты разве не понял?

– В общем, понял.

Она взяла у него платок и вытерла оставшееся на щеке пятнышко крови.

– Вообще-то ты сегодня молодец. Хаза надолго запомнит.

14

Эту школу-интернат недаром называли «янычарским лицеем». Мало того, что в ней учились весьма крутые ребята, так и порядки здесь царили тоже достаточно своеобразные. Под видом кружков и факультативов пышным цветом прорастали дисциплины, приближенные к взрослым разведшколам и тренингу спецназовцев. Обязательное изучение трех иностранных языков, азбуки Морзе, книжных шифров, точечной фотографии, освоение пистолетов и автоматов нескольких видов, упражнения на развитие памяти и быстроту реакции, вождение машины и мотоцикла. Столь же обязательными были бальные танцы, изучение этикета высшего общества, карточных игр, ориентирование на местности и в незнакомых городских кварталах. Даже обычные образовательные предметы тут сумели сделать со своим уклоном. За любой устный ответ полагалось две оценки. Одну ставили «за технику» – то есть за сам ответ, вторую «за художественность» – когда оценивалось красноречие и выразительность ответа. Требовательность учителей была достаточно высокой, но плохие отметки редко кто из них ставил, только «четыре» или «пять», дабы с младых ногтей прививать ученикам чувство победителей. Да и сами школяры стремились к тому же, практикуя некое подобие школьного самоуправления, когда староста класса в тайне от учителей заранее определял, кто назавтра будет тянуть руку и отвечать урок и не дай Бог, если назначенный «доброволец» не мог прилично выступить. Точно так же, те, кто не укладывался в жесткие спортивные нормативы, получали индивидуальные наряды по «физре», которые обязаны были выполнять за счет своего личного времени.

Чтобы все это должным образом работало, существовали закрытые характеристики, или в просторечии «доносы», которые янычары писали друг на друга с выставлением четких оценок за то или иное действие. Как это уживалось с их крайней нетерпимостью к стукачеству никто не знал, но уживалось. Подразумевалось, что такие письменные характеристики не только развивают наблюдательные и аналитические способности у самих доносчиков, но помогают выстраивать собственную линию поведения и тем, кто оказывался «под наблюдением». Хочешь, носи маску непроницаемого человека, хочешь, коси под прямолинейную личность, а то и просто высокомерно игнорируй, что кто-то тебя вокруг оценивает и взвешивает.

Так, например, в трех подобных «доносах» за свой первый день Копылов умудрился получить три тройки за техасский выпендреж и стукачество и две пятерки с четверкой за качественное проведение самой драки.

Врачиха в медпункте, правда, попыталась поднять волну насчет чудовищного избиения Хазина, но классный руководитель восьмого «А», увидев синяки и ссадины Алекса, спустил это дело на тормозах. Каждый год три-четыре ученика из «янычарского лицея» отчисляли за «морально-нравственную несостоятельность», но в отношении драк-поединков все обычно ограничивалось «115-м последним китайским предупреждением».

Отчисляли, надо сказать, отсюда тоже не на гражданку, а в похожие интернаты «гусаров» и «драгун», которые были столь же всем хороши, вот только из них на секретную государеву службу обычно попадали 15-20 процентов выпускников, а из «янычар» – 40-50 процентов. Особой гордостью 114-го интерната считалось то, что за всю 40-летнюю историю из его стен не вышел ни один предатель или перебежчик.

Обо всем этом Алексу еще только предстояло узнать. А пока что он в первый день продолжал впитывать особенности своей новой жизни: строгий выговор от классного руководителя, который не владел ни одним языком кроме русского и поэтому отчитывал драчуна с помощью Даниловны, невкусный апельсин за ужином в качестве изысканного десерта, часовой просмотр советских мульфильмов в видеозале и, наконец, спальню с открытой форточкой, от которой исходил такой сентябрьский холод, что ему среди ночи в дополнение к одеялу пришлось облачаться в рубашку и джинсы.

15

Помимо Копылова в школе имелся еще с десяток испаноязычных учащихся, в основном детей военных советников, несколько лет поживших в латинских странах, но с ними Алекс встречался только на занятиях испанского языка, уже после первого общения, поняв, что, несмотря на общий язык, они для него абсолютно чужие люди, хотя бы потому, что довольны своим пребыванием в этом учебном застенке.

Еще меньше симпатий он испытывал к своим соседям по комнате. Слишком буквально восприняв распоряжение классного руководителя больше говорить с новичком по-русски, они только в исключительных случаях снисходили до общения с ним по-английски. То, что их новосел побил Хазу, тоже особых дивидентов Алексу не принесло – каждый из однокомнатников боялся быть уличенным в симпатиях к драчливому чужаку, поэтому даже об элементарном товариществе с ними приходилось забыть.

Гораздо проще у Копылова происходило общение с одноклассницами, для них он был интересен и как экзотический латинос и как парень, которому всегда можно было чем-то помочь. Однако их постоянное кокетство-заигрывание привело к обратному результату – Алекс стал испытывать к ним легкое презрение – слишком их ухватки напоминали поведение портовых шлюх в его Лимоне.

Вот и получилось, что все первое время он ощущал себя среди янычар настоящим изгоем: ни с кем толком не поговорить, от русского языка постоянно болела голова, успехи в учебе были нулевые, а ненависть ко всему окружающему только росла.

Разумеется, такое его поведение не могло укрыться от внимательных глаз учителей, ведь они тоже регулярно писали закрытые характеристики на своих учеников. По итогам первой учебной четверти классный руководитель, например, писал о нем следующее:

«Копылов Александр Сергеевич. За истекшие два месяца зарекомендовал себя весьма посредственно. Интереса к учебе и общению с одноклассниками не проявляет. Говорить по-русски, кроме как на занятиях по русскому языку отказывается. Предельно индивидуализирован, недоверчив, не склонен к дружеским отношениям с кем бы то ни было. У противоположного пола вызывает активную симпатию. Моральную травму, связанную с гибелью родителей, по-прежнему глубоко переживает, хотя внешне это тщательно скрывает. Российской историей и культурой не интересуется. Назначенные ему для просмотра фильмы о Великой Отечественной войне воспринимает с явным безразличием. Склонностей к спецпредметам и службе в армии у воспитанника не отмечено…»

Не лучше были отзывы и остальных учителей. Поэтому, когда в конце четверти встал вопрос об отчислении Алекса даже не в другую закрытую школу, а в обычное суворовское училище, в интернат примчался Зацепин просить директора оставить Копылова еще на одну четверть. После чего он долго общался со своим подопечным, выведя его от посторонних ушей и проницательных глаз за пределы интерната.

– В чем дело? Ты же всегда прекрасно учился в своей американской школе? Что тебя не устраивает? Ты хочешь в школу для умственно-отсталых? Хорошо, я тебя туда переведу. Я понимаю, если бы тебя здесь все травили, оскорбляли, били. Но насколько я знаю, ты сам тут кое-кого порядком отметелил и никто тебя после этого даже пальцем не касается. Ну что как девочка онемел, разговаривать разучился?..