Но каким же дураком чувствовал я себя! Мое лицо горело. Я бросил взгляд на девушку. Она даже не смотрела в мою сторону – казалось, ей это безразлично. Я видел, что ее отец нахмурился, а ее мать-кутенайка с тревогой смотрит на него.

Но единственное, что он сказал, было:

– Уже поздно. Ступайте отдыхать.

Мы встали и вышли из вигвама.

Снаружи я сказал Апси:

– Он сказал нам, что уже поздно, только затем, чтобы от нас избавиться. Он не показал мне никакого признака дружелюбия.

– Ты в этом не можешь быть уверен; ведь от одеял он не отказался.

– Девушка тоже на меня не смотрела.

– В присутствии родителей девушка не должна смотреть на гостей-юношей; она должна вести себя так, словно их в вигваме нет.

– Я уверен, что не понравился ей.

– Какой ты трусишка! Будь смелее! Будь рядом с ней; говори с ней при каждом удобном случае, дари ей красивые вещички, и она будет твоей, я это точно знаю.

Мы были уже рядом с нашим вигвамом, и я не мог ответить так, чтобы дядя и Женщина-Горностай меня не услышали. Мы вошли внутрь.

– Где вы двое были? – спросила Женщина-Горностай.

– Бродили вокруг, – ответил я.

Едва я это произнес, как откинулось дверное полотнище и вошла жена Желтого Медведя, кутенайка, с двумя одеялами, который я ей подарил, и медленно, с явной неохотой, положила их на колени Женщины-Горностая, и что-то сказала на своем гортанном языке. Я подумал про себя, что попался. Я почувствовал себя дешевкой. Я глянул на Апси: тот приложил ладони ко рту, чтобы скрыть свою усмешку.

– Что это значит? – спросила Женщина-Горностай, указав на одеяла и потом посмотрев на женщину. – Я что-то не поняла?

Та ответила на языке жестов, едином для всех племен равнин, от Саскачевана до Мексики:

– Мой муж велел мне вернуть эти одеяла, которые дал нам твой белый сын. Он сказал, что не хочет, чтобы кто-то доискивался его дочери, потому что он обещал ее мужчине своего племени – Двойному Грому, богатому и могучему вождю.

– Эх, Генри! Да ты мошенник! – воскликнул дядя и расхохотался.

Но Женщина-Горностай не смеялась. Пристально глядя на мен, она сказала:

– Так-то ты слушаешь нас! Украл два одеяла и отправился ухаживать за девушкой!– И добавила, обратившись к Апси: – А ты! Наверняка ты был очень красноречив – рассказывал о том, какой твой друг богатый, сильный и щедрый!

– Я не крал одеяла. Теперь я ваш партнер по торговле, и они столь же мои, как и ваши, – ответил я.

– Торговля! Ха! Какая теперь будет торговля, когда ты заинтересовался девушкой? Ладно, покончим с этим. Теперь ты знаешь, что не получишь ее, – сердито сказала она. А потом, повернувшись к кутенайке, с улыбкой сказала знаками: – Я знаю, как хотела бы ты получить одно из этих одеял. Я, только я, даю его тебе; возьми его.

– Нет. Это сильно рассердит моего мужа. Я боюсь брать его, – сказала женщина и, развернувшись, вышла.

– Сестра, ты сильно рассердилась, хотя причин для этого нет,– сказал тогда Апси. Если мой почти-брат заберет эту девушку, никаких неприятностей не произойдет. И вот что я тебе скажу: если он хочет получить эту девушку, Зарю, то я помогу ему всем, чем смогу, чтобы он ее получил. И вот что я в действительности думаю: ты просто ревнуешь своего сына – своего почти-сына; ты вообще не хочешь, чтобы он женился на любой из девушек, ты хочешь, чтобы он всегда оставался с тобой.

Моему дяде очень повезло, что Женщина-Горностай не видела, как он кивнул и улыбнулся в знак одобрения. Но она очень сердито глянула на нас, и тут же мы услышали всадников, подъехавших к вигваму, и двое юношей-пикуни вошли внутрь и сказали, что они посланы вождями и должны передать нам, что племя остановилось на ночевку на реке Непохожей и прибудет сюда на следующий день.

Это была хорошая новость, и у Женщины-Горностая пропала охота ругаться. Она сразу же рассказала им, как я убил белого бизона, и они ее часто перебивали удивленными или радостными восклицаниями. Едва она закончила, они спросили меня, что я собираюсь сделать с этой шкурой, и, когда я ответил, что решил отдать ее Бобрихе, чтобы та ее выделала и пожертвовала Солнцу, они сразу побежали, чтобы сообщить всему племени эту замечательную новость.

Мы улеглись на своих лежанках, и я подумал о том, что произошло этим вечером – вначале у меня на душе было тяжело, но потом я пришел к выводу, что не стоит вешать нос. Прежде всего, мне двадцать один год; я взрослый человек и сам себе хозяин. Сдаваться я не стану. Я должен найти возможность встретиться с Зарей наедине, поговорить с ней, и сделать все возможное, чтобы она стала относиться ко мне, как и я к ней.

На рассвете, когда мы с Апси отправились к лошадям, к нам подошел Красный Рог и спросил, что за всадники были у нас прошлым вечером. Он очень обрадовался, узнав, что пикуни сегодня присоединятся к нам. Он должен, сказал он, велеть своим кутенаи надеть праздничные одежды, и после полудня они должны выехать им навстречу, чтобы приветствовать друзей. Нам нравились такие представления – встреча двух дружественных племен, и мы сказали, что тоже пойдем с ними.

Тем утром я сделал следующий ход. Тропинка, по которой ходили к ручью за водой кутенаи, проходила через лес позади нашего лагеря. Сразу после завтрака я спрятался в кустах можжевельника, ожидая, когда там пройдет Заря. Шли другие. Женщины, поодиночке, по двое или по трое, группы детей, иногда мужчины с ведрами. Время шло; солнце в безоблачном небе поднималось все выше и выше и здорово меня припекало.

Прошел старик с кремневым ружьем в руке, и, свернув с тропы, ненадолго остановился, испугавшись, когда заметил меня. Потом он понимающе улыбнулся, его глаза заблестели, и он знаками сказал мне: «В давние времена я тоже прятался в кустах, ожидая, когда красивая девушка пройдет по тропинке за водой». И пошел дальше, заставив меня почувствовать себя настоящим дураком.

Я уже готов был сдаться и вернуться в лагерь, когда девушка наконец появилась на тропе – она двигалась медленно, но так изящно! Когда я встал, сердце мое забилось быстрее. Она увидела меня, остановилась на мгновение, потом пошла дальше, опустив глаза.

Я встал у нее на пути и, заикаясь, сказал:

– Заря, постой. Я хочу что-то сказать тебе: я тебя очень люблю. Я тебе совсем не нравлюсь? Полюбишь ли ты меня хоть немного, станешь моей женой?

– Ты не должен так со мною говорить, – сказала она ровным голосом. – Я обещана другому; скоро я буду принадлежать мужчине их племени моего отца. Отойди, дай мне пройти.

– Я знаю. Ты обещана старику; ты станешь одной из его многих жен. Будь добра ко мне. Будь моей женщиной, единственной на всю жизнь. Я буду добр к тебе. Я не беден: я дам тебе любую вещь, какую ты захочешь.

– Ты просишь невозможного. Я повторяю: отойди с дороги, дай мне пройти.

– То, о чем я говорю, совсем не невозможно. Ты еще не замужем; ты можешь уйти ко мне. Я защищу тебя от гнева твоего отца и старика, которому ты обещана.

– О, прекрати, прекрати! Я не стану слушать тебя! – крикнула она и, развернувшись, побежала туда, откуда пришла.

Я рванулся было за ней, но увидел несколько женщин, идущих в нашу сторону, остановился и крикнул:

– Это не конец! Я буду говорить с тобой еще и еще. Ты полюбишь меня!

Обернувшись, она сердито ответила:

– Никогда этого не будет! Не заговаривай больше со мной!

Мне было больно. Я вернулся в лагерь очень грустный.

После полудня мы с Апси оседлали самых наших быстрых и выносливых лошадей и отправились с кутенаи вниз по тропе. Их было несколько сотен, они были одеты в свои лучшие наряды – богато расшитые рубахи из оленьей кожи, украшенные длинной бахромой, леггинсы, украшенные мехом головные уборы, с оружием в руках, они представляли собой очень живописное зрелище.

В трех или четырех милях ниже лагеря мы увидели длинную колонну пикуни на противоположном краю долины, спускавшуюся к реке по извилистой тропе. Мы остановились там, где были, чтобы двинуться дальше и встретить их, когда они пересекут реку.