– Федорович. Мы просто обедали! И нам еще сейчас работы на два часа совместной. В моем кабинете. Это тоже не поощряется?

– Ты пойми, ты просто всего не знаешь. Она девка с непростой судьбой. Ее Гарик вытащил из такого… – и тут двери лифта выпустили Алену.

– Федорович, привет! Руслан, идем?

– Идем.

– Руслан! Зайди потом ко мне, – бесцветно сказал Федорович. Его поглотил лифт. Я понял, зачем он меня зовет.

Я уступил Алене свое место за столом. Мы стали сортировать фотографии и составлять план размещения будущих рекламных щитов. Алена была собрана и деловита. Мы работали молча, используя короткие необходимые фразы. Потом Алена открыла «Дубль-Гис» и стала прикидывать охват щитами городских территорий.

– Нет, это лишнее, – говорила она вроде самой себе. Тут место непроходное. А тут движение сложное. Некогда по сторонам смотреть – реклама работать не будет. А вот тут… Блин! Как же я забыла!

Она подошла к окну. Там уже серело. От соседнего дома лился синий свет вывески магазина.

– Иди сюда!

Я подошел.

– Смотри! – она подвинулась, давая мне место, и показала влево. Что бы разглядеть то, что она пытается показать, мне пришлось ощутить ее плечо.

– У нас же здесь собственная конструкция есть. Ее обязательно надо использовать. Давай из окна ее сфотаем.

Алена взяла со стола телефон, повернула ручку пластиковой рамы.

– Держи меня! – улыбнувшись, сказала она. Это была ее первая улыбка. Я думал, она никогда не улыбается. Я аккуратно взял Алену за талию. Она высунулась, и сфотографировала рекламный баннер, на котором была аляповатая фотография накрытого стола. Пока она прицеливалась, я ощутил, какая подвижная и тонкая у Алены талия.

– Все, этот баннер тоже меняем. Он уже год висит. Так и пометим – «Позиция двенадцатая – «Альпы»».

– Сумасшедшая площадь, – внезапно сказал я. Я несколько дней носил в себе это название.

– Как?

– Сумасшедшая площадь. Так это место называлась давно. В позапрошлом веке.

Алена молча смотрела на меня. Нас разделял сейчас небольшой стол, приставленный к моему рабочему месту.

– Хозяин квартиры, которую я снимаю, рассказал, что когда-то давно тут стояли дома для душевнобольных. Два или три. И в праздники самых смирных выпускали просить милостыню. Потому в городе это место так и назвали. Сумасшедшая площадь.

– Сумасшедшая… – повторила Алена.

В сумерках я не видел, как изменилось ее лицо. Но понял это по голосу.

– А квартира, в которой ты живешь, она какая? И где находится?

Я стал объяснять. Алена слушала, не двигаясь, словно кто-то невидимый сказал ей «замри».

– И на комоде статуэтка бронзовая. Тоже очень старая, – закончил я описывать свое случайное жилье.

Алена тут же продолжила: – А когда во дворе горит фонарь, то кажется, что в руке у нее горит свеча…

Это был не вопрос. Это было утверждение. И Алена сейчас говорила явно не со мной.

– Точно! Ты была там?

Алена молчала.

– Эй! – я тихо коснулся ее ладони.

– А? – У Алены был такой вид, как будто она только что проснулась в постели с незнакомым человеком.

– У нее правда, как будто свеча в руках горит по ночам. Ты бывала в этой квартире?

– А… нет. Я просто видела такую же статуэтку. Давно. Ладно. Я пошла. Завтра Гарику отчет скинешь на мыло?

– Конечно.

– Пока.

У двери они на секунду остановилась, и явно хотела мне что-то еще сказать. Но вышла, не оглянувшись.

***

– Слушай, – Федорович навалился массивным туловищем на стол, – ты мужик нормальный. И работать умеешь. У Гарика на тебя планы большие. Сейчас с кадрами толковыми знаешь, как напряжно? Я уж не говорю про персонал из ресторанов. Там как зарплата – треть состава на работу не выходит утром. Текучка страшная. А уж спецы, это вообще катастрофа. А ты с ходу прямо показал себя. И главное – без пустых базаров. Молодец.

Я понимал, что это предисловие неспроста.

– Только, Руслан, я тебя прошу. Не как начальник, просто как человек, как коллега. Ты сразу зафиксируй себе – Алена это… ну, короче, руками не трогать.

– Я не собирался никого трогать руками. Она же не вещь.

– Именно что …ну ладно.

Федорович немного помолчал, что- то прикидывая.

– Я тебе скажу кое – что. И скажу это один раз. А ты запомни. Что бы потом не возвращаться.

Федорович был очень серьезен. Вся сцена мне напомнила эпизод из какого-то детективного сериала.

– В общем, Алена – женщина Гарика. Но не в том смысле, нет. Пока не в том. Он женат. И у него жена… в общем, от нее очень много зависит в этом бизнесе. Она тоже из крутой семьи, там уважаемые люди. Половина всего тут ей принадлежит. А Алена…. Гарик ее вывез из Китая. Она там была почти, что в рабстве. Потом у нее конкретно крыша поехала. Даже в клинике лежала специальной. Да много всего было. Теперь она для него, как талисман. Он с ней не живет, не встречается – потому, что у жены тут везде глаза и уши. Но на будущее… короче, я тебе и так до хера чего рассказал. Как мужик мужику. Ты усвой это все, и давай так – без вот этих совместных обедов. И прогулок.

– Прогулок не было, – я начал злиться. И теперь понял, почему Алена так остро отреагировала на название «Сумасшедшая площадь».

– Русь, я на будущее. Она баба молодая. И в мужиках хорошо разбирается. Она сама может инициативу проявить. Не делай глупостей. Не создавай проблем никому? Главное – Алене. Ей без Гарика вообще труба. Хорошо?

– Я услышал тебя.

– Главное – запомни. Ты домой?

– Нет, пойду отчет составлять.

– А, это хорошо. Давай, – и он протянул мне руку.

Я действительно не хотел домой. Здесь, даже после окончания рабочего дня у офисного персонала, все равно ощущалось движение. Из ресторана доносилась музыка. Работал лифт, доставляя посетителей на третий этаж, где было кафе. Квартира давила меня своим мертвым покоем. Я даже решил выяснить у хозяина – не скончался ли там кто-нибудь? Нет, я не был суеверным, и не верил в разные мистические явления типа призраков. Но квартира несла в себе отпечаток каких-то событий, и в них участвовало много людей. Я ощущал это, слушая тишину старых стен. Я бы не удивился, если, обшарив хорошенько все закоулки, нашел бы чей-нибудь личный дневник, или, например, маузер с наградной гравировкой. И в то же время я не думал о смене жилья. Квартира приняла меня и вот-вот готовилась раскрыть мне свои тайны. А может, я все-таки продолжал медленно сходить с ума от одиночества, и внутренней тишины?

Я стоял у окна в свое кабинете, не включив свет. По тротуарам передвигались люди. Они вели детей за руку, несли пакеты с продуктами, шли по двое, по трое и большими компаниями. Свет фонарей делал улицу похожей на кадры немого кино – с пятого этажа за тройным стеклопакетом звуков не было слышно.

Я думал, что истинное одиночество – это, наверное, наказание за попытку жить, вне общепринятых законов бытия.

– Все эти люди, – говорил я молча, – идут сейчас домой. Их ждет свет в квартирах, запах приготовленной еды, звуки телевизора и голосов близких. Они живут, как жили их родители. И родители их родителей. И родители родителей родителей. Они ощущают свое появление на свет, как обыденность, и потому принимают жизнь, как она есть, и реагируют, как должны реагировать на внешние раздражители живые организмы. Они решают свои проблемы, копят деньги, воспитывают детей, планируют поездки и покупки, ходят в гости и принимают гостей у себя, ссорятся и мирятся, иногда решают начать новую жизнь, и, начав ее, обнаруживают все те же предлагаемые обстоятельства. Круг замыкается. И превратится в точку, когда ты будешь лежать неподвижный и холодный, в обитом красной тканью деревянном ящике, а какое-то количество человек встанет вокруг в почтительном молчании. Они уйдут, когда над тобой вырастет холм свежей, пахнущей сыростью, земли».

– Ведь и ты сам двигаешься точно по такому же кругу, ходишь на работу и обратно. Только в твоем доме не горит свет, не звучат голоса, и не пахнет едой. И ты тоже начал жить сначала, и сам убедился в неизменности замкнутого круга. Так скажи на милость, почему ты так цепляешься за свое одиночество, и даже бережешь его, как берегут люди обрывки милого сна, когда уже половина сознания находится в этом мире, а вторая цепляется за угасающие картины сновидения, где есть то, что не нашли они в этой жизни? Ты просто социофоб. Или – шизофреник.