– Кстати, Руслан! Тут кое-кто мне шепнул, что ты когда-то был музыкантом?

Я понял, что это Мишка проболтался о наших юношеских играх в рок-музыку.

– Может, изобразишь что-нибудь?

– Игорь Васильевич, я лет пять не играл.

– А ты порепетируй. Гитару я тебе дам. У нас тут так принято – каждый раскрывает свои таланты перед коллегами. Потом работается легче – поверь старому офисному зубру. Я послушно улыбнулся.

– В общем, сейчас принесут тебе инструмент.

– А что ж сыграть-то? – спросил я голосом Володи Шарапова из пятой серии «Места встречи изменить нельзя».

– Мурку! – подхватил тему Гарик и засмеялся. – Играй, что душе угодно.

Алена никак не отреагировала на наш разговор. Когда Гарик собрался уходить, она вышла вслед за ним. И до обеда уже не возвращалась. А потом опять уехала по рекламным делам.

Зато я, наконец, увидел Мишку. Он вошел ко мне, строгий до торжественности.

– Пойдем, покурим?

Курить не хотелось – я свел потребление сигарет до пяти – семи штук в день. Но мне тоже надо было поговорить с ним.

Как всегда в курилке квохтали кухонные работницы. И опять, увидев нас, и бросив короткое «Здрасьте», они выбросили окурки в урну из нержавейки, и быстро ушли. Мы закурили.

– Как жизнь? Как вообще все? – каким-то скучным и равнодушным тоном спросил Мишка.

– Да в норме. Работа прет. Деньги капают.

– Не завел себе никого еще?

Я рассказал про случай и Ирой. Только умолчал про эпизод со свечой и зеркалом.

– Надо было все равно напоследок-то оторваться.

– Миха, вот давай я сам буду решать – с кем и когда. Не люблю пьяных баб. Они мне почему-то кажутся плохо вымытыми.

– Так ты бы в ванну ее, – заржал Миха, как в студенческую юность. Потом он опять стал серьезным.

– Тут такое дело…

– Я знаю. Федорович насвистел? Там все нормально.

Оказывается, Мишка ничего не знал о нашем разговоре. Я обозначил в нескольких словах суть ситуации.

– Ни хрена себе, дела в нашем колхозе. И чё, Алёнка у тебя сидит в кабинете?

– Да.

– Даст ист фантастишь. Это «жжж» неспроста. Хотя… ну если ты в теме… наверное, у него с женой вышли рамсы из-за Алены. Жена у него баба тертая, да и зависит он от нее. Ну, ты смотри, не вляпайся. Сам думай, короче. А я по другому поводу хотел поговорить. Завтра корпоратив.

– Ага. Большой рахмат тебе, за то, что рассказал про наши музыкальные дела.

– Ну, а чего? Я что хочу предложить – давай тряхнем стариной? Как раньше? Не слабо?

– Миха, ты с дуба рухнул? Я сто лет не играл и не пел.

– Талант-то не пропьешь. Помнишь, как в ДК железнодорожников зажигали? Бабы там сиденья посносили.

– А что петь будем? Свои? Так это не проканает сейчас. Да и вообще, я не вытяну. Надо что-то более камерное.

– А давай эту, – загорелся Мишка и окончательно стал тем самым Михой–барабанщиком, который сносил разум своими синкопами

Миха напел куплет бешено популярной лет тридцать назад песни. И я моментально понял, что да – я спою ее. Это было продолжение цепочки случаев, которым не было пока названия. Но они предвещали события, очень важные для меня.

– Ты на гитаре, и на вокале. Басист и клавишник у нас есть – с ходу врубятся. А я подстучу.

Мы замерзли и разошлись по кабинетам. Возле моего стола стоял черный футляр. Я вскрыл его. Там была очень хорошая полуакустическая гитара. Когда-то такие гитары стоили примерно, как «Запорожец». Пришлось вызывать такси, что бы вести породистый инструмент домой. И дома я уже был благодарен Гарику за его идею – у меня появилось конкретное занятие. Я вспоминал гитарную партию, и напевал вполголоса, сидя на кухне. На какое-то время показалось, что мне опять 18 лет. И что не было впереди всей этой изломанной и разбитой на куски жизни. Наконец, пальцы вспомнили все.

***

Корпоратив начинался в 17 часов. За час до этого мы сидели в Мишкином кабинете. Я тихонько играл и обозначал голосом песню. Миха отстукивал ритм карандашами и ногами. Я видел, что он ничего не забыл.

Пора было идти в кафе. Там было нарядно. Собирался народ. Вип-места – два столика на небольшом возвышении, за лакированной балюстрадой пустовали.

Верхний свет в зале приглушили. Зато стало светло на сцене. Музыканты в блестящих черных рубашках и белых брюках стали негромко исполнять прохладную джазовую композиции. Народ потянулся за столики. Потом все встали. Вошел Гарик со своей свитой. Рядом с ним шла не Алена, а судя по всему, жена. Раньше я ее никогда не видел. Это была стильная яркая блондинка с запоминающимся лицом. Она была похожа на Снежную Королеву. За этим же столиком сел и Федорович, тоже с женой. Еще один вип-столик пустовал.

Алена появилась, по своей привычке, внезапно и незаметно. На ней было строгое длинное платье цвета морской волны. Волосы Алена уложила в высокую прическу. Платье открывало руки и плечи. На нее засматривались. Гарик не обратил внимания на ее появление. Алена оглядела зал, и пошла к нам.

– Миша, Руслан, я с сами сяду, – объявила она. Я видел, как Федорович, наблюдавший за этой сценой, едва заметно покачал головой. Мне было уже плевать на это. Мишка сделался собранным, как на планерке. Четвертой к нам села та самая новенькая секретарша, которую недавно Гарик взял на работу. Ее привела Алена. Мы познакомились. Девушку звали Маша. Она чувствовала себя неуютно. Ей был ближе грохочущий ночной клуб, и едкие огни танцпола. Здесь по ее понятиям, все было нудно. Маша скучала и рассматривала столики, где сидели молодые менеджеры.

На сцене стало еще ярче. Вышла высокая девушка в черном, с блестками, платье.

– Дорогие друзья! – начала она хорошо поставленным голосом, и, по отточенной дикции, я понял, что это приглашенная актриса из местного театра.

– Ровно год назад в империи всем известного Игоря Васильевича Кривцова родилась новая дочка…

Я нечаянно хмыкнул. Слово «дочка» вызывала ассоциации с дочерним предприятием, через которое опытные зубры большого бизнеса легко выводят деньги из-под контроля налоговиков. Слава Богу, меня никто, кроме Мишки и Алены не услышал. Мишка слегка пихнул меня локтем. Алена царственно улыбнулась. Маша существовала вне нашей компании.

Актриса поговорила еще какое-то время, затем все встали, и под мажорные аккорды стали чокаться бокалами и рюмками. Я чокнулся со своими соседями стаканом сока. И заметил, что Алена налила себе минеральной воды без газа.

– Ты чего? – шепнул Миха, – вот же коньяк. Тебе для голоса надо!

– Да какой коньяк! Я и так облажаюсь. Мандраж дикий.

– Так и остограмься. Забыл, как раньше выползал на сцену.

Я помнил. Я мог петь после бутылки водки, наспех распитой на троих, в пыльном пространстве, за кулисами, где прятался до очередного собрания бюст Ленина, и на длинном столе громоздились ножками кверху казенные стулья. Но сейчас я был не тот восемнадцатилетний длинноволосый наглец и циник. Я был одним из тысяч солдат армии офисных работников, связанных обязательствами, поставленными задачами, контрактами, и борьбой за существование. Сейчас мое «я» нивелировалось общим уровнем принятых традиций и норм. Я уже не вспоминал о бессонных ночах на лесной поляне под любимую музыку, которую из последних сил выжимали садящиеся батарейки «Карпат». Не вспоминал о пронзительных встречах и расставаниях на зыбких улицах Ленинграда. Мы составляли там свой, особый мир, и искали истину, где ее уже давно не было. Я не помнил про свои опыты за пишущей машинкой, найденной в каморке прииска. Не вспоминал и строки, отпечатанные на ней. Впрочем, они мне уже давно казались надуманными, и лишенными напряжения. И чем больше я это ощущал, тем комфортнее мне становилось. Ведь я знал, что в любой момент могу все это прекратить. Дезертировать из этой армии. И опять стать другим. Именно сейчас, за этим столиком, под аккомпанемент бокалов, вилок и ножей, я понял, что такое свобода. Нет, это был не универсальный рецепт – это была схема действия, предназначенная для меня. Еще я понял, что не боюсь в очередной раз что-то потерять. Душа превратилась в ровную безлюдную степь. На горизонте бирюзовой полосой обозначалось море. И бирюзовое платье Алены имело к этому отношение.