3
Белинский считал, что произведения обретают силу в том случае, если носят народный характер. Исходя из этого, русскую литературу он разделил на четыре периода: Ломоносовский, Карамзинский, Пушкинский и новый. По его мнению, первые два не имеют ничего народного, а в Пушкинском оказалось больше романтического, чем народного. При этом предтечами Пушкина назвал Жуковского и Батюшкова. Большие надежды критик возложил на новый период, в котором должна появиться литература истинно народная, "натуральная". Во главе "натуральной" школы он поставил Н.В.Гоголя.
Смелыми для того времени были "Литературные мечтания", но не они стали поводом для закрытия изданий Надеждина. В начале октября 1836 года "Телескоп" опубликовал первое из восьми "Философических писем" Петра Яковлевича Чаадаева. В нем, Петр Яковлевич, в частности, писал о церкви и о том, что память – это связующее звено между прошлым и настоящем, мы, "… явившись на свет как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, предшественниками нашими на земле, не храним в сердцах ничего из поучений, оставленных еще до нашего появления. Необходимо, чтобы каждый из нас сам пытался связать порванную нить родства. То, что у других народов является просто привычкой, инстинктом, то нам приходится вбивать в свои головы ударом молота. Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что, по мере движения вперед, пережитое пропадает для нас безвозвратно. Это естественное последствие культуры, всецело заимствованной и подражательной. У нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса; прежние идеи выметаются новыми, потому, что последние не происходят из первых, а появляются у нас неизвестно откуда. Мы воспринимаем только совершенно готовые идеи, поэтому те неизгладимые следы, которые отлагаются в умах последовательным развитием мысли и создают умственную силу, не бороздят наших сознаний. Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели. Мы подобны тем детям, которых не заставили самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего; все их знание поверхностно, вся их душа вне их. Таковы же и мы".
По словам литератора Свербеева "Журнальная статья Ч. Произвела страшное негодование публики и поэтому не могла не обратить на него преследования правительства. На автора восстало все и вся и небывалым до того ожесточением в нашем довольно апатичном обществе".
По приказу Николая I журнал немедленно закрыли, Чаадаева посадили под домашний арест и признали "сумасшедшим", Надеждина и цензора Болдина вызвали в Петербург для объяснений. Первого спешно судили и сослали в Усть-Сысольск, затем в Вологду, второго отстранили от работы. Не забыл и о Белинском, который находился в это время у Бакунина в гостях в Тверской губернии. По возвращении в Москву, 15 ноября 1836 года, его доставили к обер-полицмейстеру. Все обошлось. В изъятых рукописях и статьях ничего порочащего власть полицейские не обнаружили.
Белинский вновь не у дела. Одно время он надеялся на сотрудничество с А.С.Пушкиным. По независящим от них причинам, альянс не состоялся. 1837 год стал для поэта роковым. Позже критик напишет цикл из 11 статей, посвященных А.С.Пушкину, вызывавшие большой интерес у читателей России. В статьях четко определены этапы истории развития русской литературы, начиная с XVIII века, этапы творчества Пушкина и его значение для становления русской словесности.
Белинский не мыслил себя без работы. Решил, если дело не идет на журнальном поприще, то надо попробовать написать учебник по литературе и русскому языку для гимназий. Через несколько месяцев учебник "Основания русской грамматики для первоначального обучения. Часть I. Грамматика аналитическая (этимология)" был готов. Встал вопрос об издании. Меценатов не нашлось. Взяв в долг тысячу рублей, автор отпечатал небольшой тираж, надеясь, что не залежится на полках книжных магазинов. Мечты не оправдались.
Волнения, неустроенность в жизни сказались на здоровье Виссариона Григорьевича. На средства друзей в мае-августе 1837 года он лечился на Кавказских минеральных водах. После возвращения, ничего не оставалось делать, как поступить на службу в издательство К.А.Полевого и заняться корректурой "Деяний Петра Великого" автора И.И.Голикова,
4
Начало 1838 года оказалось счастливым для Виссариона Григорьевича. Издатель В.П.Андросов предложил ему в негласное управление свой журнал "Московский наблюдатель". Работа закипела!
Новый редактор привлек на работу в журнал Бакунина, Боткина, К.С.Аксакова, И.П.Коюшникова и поэта Кольцова. Однако ни кипучая деятельность Белинского в роли руководителя, ни серьезность философской направленности издания не смогли удержать его на плаву. Закрытию способствовали идеологические расхождения между руководителем, Бакуниным и Боткиным, а также чрезмерная строгость Московского цензурного комитета, да и типография часто запаздывала с выпуском очередных номеров.
Работа, работой, но самообразование Виссарион Григорьевич считал главным в своей жизни. Он оставался во власти философии Гегеля. Современники считали его годы "гегелевскими", годами примирения с действительностью, в фундамент которых положено гегелевское высказывание: "Что разумно – то действительно". Из фразы вытекали фатальные выводы: власть определена Богом, значит, она незыблемая; войны, голод и болезни – закономерные и т.д.
А.И.Герцен, встретив Белинского, отметил в его взглядах разительную перемену. В связи с этим написал: "Белинский – самая деятельная, порывистая, диалектически-страстная натура бойца – проповедовал тогда индийский покой созерцания и теоретическое изучение вместо борьбы. Он веровал в это воззрение, и не бледнел ни перед каким последствием, не останавливался ни перед моральным приличием, ни перед мнением других, которого так страшатся люди слабые и не самобытные: в нем не было робости, потому что он был силен и искренен; его совесть была чиста.
– Знаете ли, что, с вашей точки зрения, – сказал я ему, думая поразить его своим ультиматумом, – вы можете доказать, что чудовищное самодержавие, под которым мы живем, разумно и должно существовать?
– Без всякого сомнения, – отвечал Белинский.
Этого я не мог вынести, и отчаянный бой закипел между нами".
Ошибался Виссарион Григорьевич не только в оценке самодержавия, но и комедии Грибоедова "Горе от ума". Чацкий, по мнению критика, должен был согласиться с действительностью, а не быть как: "… крикун, фразер, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий все святое, о котором говорят… Это новый Дон Кихот, мальчик на палочке верхом, который воображает, что сидит на лошади". Потом еще добавление: "… пустой, глупый человек, сухой эгоист есть призрак; но идея глупца, эгоиста, подлеца есть действительность, как необходимая сторона духа, в смысле его уклонения от нормальности. Отсюда являются две стороны жизни – действительная, или разумная действительность, как положение жизни, и призрачная действительность, как отрицание жизни".
Из этого следовало, что Чацкий должен быть комическим персонажем, а сама пьеса, не состоявшейся, поскольку не имела глубокой и целостной идеи.
В своих суждениях Виссарион Григорьевич, часто руководствовался эмоциями, о чем говорил И.С.Тургенев: "В его натуре лежала склонность к преувеличению, или, говоря точнее, к беззаветному и полному высказыванию всего того, что ему казалось справедливым; осторожность, предусмотрительность были ему чужды".
13 апреля 1839 года в доме актера Щекина Белинский познакомился с Иваном Ивановичем Панаевы, дружба с ним и его женой, Авдотьей Яковлевной, продлится до последних его дней. На следующий день Панаев посетил нового знакомого в переулке, неподалеку от Никитского бульвара. Он жил, вспоминал Иван Иванович, в: " деревянном одноэтажном домике, вросшем в землю, окно которого были почти вровень с кирпичным узким тротуаром… я вошел на двор, поросший травою, и робко постучался в низенькую дверь…Дверь отворилась, и передо мною стоял человек среднего роста, лет около 30 на вид, худощавый, бледный, с неправильными, но строгими и умными чертами лица, с тупым носом, с большими серыми выразительными глазами, с густыми белокурыми, но не очень светлыми волосами, падавшими на лоб, – в длинном сюртуке, застегнутым накриво. В выражении лица и во всех его движениях было что нервическое и беспокойное".
