Как назло, гонг прогремел в четвёртый раз. Злой как собака на того парня, что поставил столь радикальное средство оповещения, я приоткрыл дверь. Косой луч света выхватил из темноты стремительно летящие снежинки и рослую фигуру эсэсовца в генеральской шинели с серебристо-серыми лацканами. Чёрная фуражка с орлом на высокой тулье почти касалась лакированным козырьком крупной горбинки на носу. Бледно-голубые холодные глаза походили на кусочки льда, гипнотизируя и подчиняя любого, кто не мог противостоять его природному магнетизму. К счастью, на меня такие штучки не действовали, а потому я спокойно выдержал атаку ледяных глаз гостя и даже не моргнул.

– Сегодня хорошая погода, барон, – сказал незнакомец, войдя в дом с волной морозного воздуха. Захлопнув дверь, он поправил кожаные перчатки, стряхнул с рукавов снег. – Не желаете прогуляться?

Я замешкался, не зная как отреагировать на приглашение. Отказаться, ссылаясь на занятость? Но я не знаю, кто этот человек. Может, куратор проекта «Вервольф» и тогда отказ равносилен приговору. Согласиться – тоже не вариант. Вдруг этот наци из конкурирующей структуры рейха. Тогда на стол моего настоящего начальника (знать бы ещё, кто это) тут же ляжет донос от идейного доброхота, мечтающего о моём месте. А-а, была не была! Кто не рискует, тот не знает, что такое кипящий в крови адреналин.

– А почему бы и нет? Дайте мне немного времени, потом я весь в вашем распоряжении.

Я быстро влез в сапоги, надел шинель, нацепил на голову фуражку и вместе с гостем вышел за порог.

Ветер с разбойничьим свистом налетел из-за угла, бросил в лицо снежную крупу и захлопал полами шинелей. На вокзале чуть слышно запыхтел невидимый отсюда поезд. Рядом с памятником Беролине прогрохотали солдатские сапоги. Тёмные фигурки патрульных обогнули каменную женщину, пересекли пустынную в это время площадь наискосок и скрылись в чёрном коридоре уходящей вдаль улицы.

– Ну-с, куда вы меня приглашаете, господин оберфюрер?

– Бросьте эти официальности, Отто, – поморщился эсэсовец. – Мы с вами давно знакомы, зовите меня по имени.

– По имени, так по имени. Мне, признаться, тоже не импонируют все эти звания и должности. Люди должны быть ближе друг к другу, а этот официоз только отталкивает и строит ненужные препоны, – сказал я, лихорадочно роясь в памяти барона в поисках имени и фамилии этого человека. В голову лезли груды ненужной информации: обрывочные сведения о ходе экспериментов, суточные нормы питания служебных собак и прочий бесполезный сейчас хлам. Наконец я отыскал в закоулках баронского подсознания нужную информацию. Позднего визитёра звали Макс Шпеер, он имел какое-то отношение к работам Валленштайна, но вот какое, я пока вспомнить не смог.

– Здесь недалеко прекрасное кафе «Тевтонский рыцарь». Я знаю, вы там частый гость, Отто. Почему бы нам не наведаться туда? Думаю, чашечка горячего кофе беседе не повредит.

Я растянул губы в дежурной улыбке. Немец ответил мне тем же, но глаза его при этом остались такими же холодными и колючими.

Когда Александерплац осталась позади, ветер снова ринулся в наступление. Он толкал нас в спину, бил в грудь, пытаясь свалить с ног, швырял пригоршнями снега в лицо и за шиворот. Придерживая фуражки руками, мы торопливо стучали подошвами сапог по стылому асфальту, неумолимо приближаясь к цели.

Через десяток шагов угол одноэтажного здания с полукруглыми окнами защитил нас от ветра. Словно приветствуя новых гостей, над черепичной крышей кафе громко захлопало нацистское полотнище.

Оберфюрер легко взбежал по ступенькам, толкнул звякнувшую колокольчиком дверь. На крыльцо упал жёлтый прямоугольник света, повеяло тёплом, запахом свежесваренного кофе, пива, жареной капусты и сосисок. Где-то в глубине зала плакали скрипки и рыдал аккордеон.

Мы с шумом ввалились в уютное кафе, и я поразился его стилизованному под рыцарский замок убранству. Под потолком на чёрных цепях висели тележные колёса с лампочками в ободе вместо свеч. Расставленные по углам рыцарские доспехи отражали мягкий свет начищенными до блеска латами. На оштукатуренных под грубую каменную кладку стенах щиты разных форм и размеров прикрывали скрещенные мечи, топоры, алебарды и пики.

Даже светомаскировочные шторы оказались при деле. На них умелой рукой неизвестного художника были нарисованы стрельчатые окна с красочными витражами. На одном рыцарь на белом коне бился с огнедышащим драконом, на другом пеший воин в латах сражался с великаном, а на третьем закованный в латы крестоносец атаковал кучку голых мавров с луками и копьями.

Две облицованные природным камнем квадратные колонны делили пространство зала пополам. В дальней половине находился пятачок эстрады, где ютился небольшой оркестр из трёх девушек в вечерних платьях и одного мужчины в концертном костюме. В ближней, как раз напротив двери, – расположилась барная стойка. Седой бармен с чёрной повязкой на левом глазу протирал пивные кружки, стоя аккурат между кассовым аппаратом и круглым дном широкой бочки на подставке. За его спиной виднелась батарея разнокалиберных бутылок.

Мебель тоже соответствовала духу рыцарской эпохи: десять массивных столов из тёмного от времени дуба с четырьмя расставленными вокруг них грубыми на вид стульями. Льняные скатерти ручной работы, салфетки в серебряных подставках и канделябры с наполовину оплывшими свечами (свечи горели только там, где были посетители) органично дополняли средневековый антураж.

Несмотря на вечер, в кафе было мало посетителей. Всего я насчитал пятерых. За столом возле окна с крестоносцем о чём-то шептались морской офицер с девушкой в простеньком синем платье с белыми манжетами и отложным воротником. Он держал её за руку, а она, скромно потупившись, изучала узоры на ободке тарелки.

Сбоку от квадратной колонны, откинулась на спинку стула дама средних лет в форме люфтваффе. Перед ней стояла початая бутылка шнапса, тарелка с закуской и хрустальная пепельница с кучкой смятых окурков. В левой руке женщины дымила зажжённая сигарета, а в правой подрагивала полная рюмка.

За соседним столом, подперев голову рукой, плакала пожилая фрау в чёрном платье и траурном платке на седых волосах, слушая жалостливую мелодию.

Ещё один посетитель (толстый бюргер в тёмно-сером костюме-тройке) сидел спиной к барной стойке и теребил мясистыми пальцами закрученный кверху ус, изучая «Völkischer Beobachther»². Поперёк его пуза протянулась массивная золотая цепь от часов, что заметно оттягивали карман жилетки. На столике паровала фарфоровая чашечка кофе, чуть поодаль стояла запотевшая бутылочка с минеральной водой и пустой стакан из тонкого стекла.

Я выдохнул, привалился спиной к хлопнувшей за мной двери. Снял фуражку и энергичным взмахом руки стряхнул с неё снег. Он быстро превратился в воду и теперь блестел лужицами на кафельном полу под брусчатку. Нос, щёки и уши щипало, похоже, я умудрился получить лёгкое обморожение. Макс выглядел не лучшим образом, его узкое лицо горело и по цвету мало отличалось от помидора.

Мы повесили шинели на стойку у входа и, стуча подошвами сапог по напольной плитке, направились к свободному столику. В это время в заведение ворвалась подвыпившая компания из пяти молодых мужчин и трёх женщин. И те, и другие громко смеялись, их лица горели румянцем, глаза светились бесшабашным весельем. Модницы щеголяли в песцовых шубках по колено; у двух женщин крашеные волосы выбивались из-под шляпок с меховой оторочкой, а у третьей голову покрывал тёплый платок приятного серо-голубого цвета.

Спутники фройляйн были в однотонных пальто и шляпах преимущественно светлых оттенков. Дорогие ботинки из натуральной кожи и брюки из шерстяной ткани говорили о статусе их владельцев. Судя по налёту интеллигентности на лицах, они, наверняка, имели отношение к научным или промышленным кругам. Возможно, решили отметить значимый успех в серьёзном эксперименте или сбрызнуть за повышение кого-нибудь из их компании.

Я наблюдал за моим немцем и видел, как он потемнел лицом при виде вызывающе шумной своры, в которой всё так и кричало о мотовстве. Его и без того холодные глаза превратились в колючие ледышки, желваки напряглись, а левая рука сжалась в кулак.