Мой рассказ – об эпохе, которой суждено было стать легендарной. Это было ясно сразу, еще тогда, когда история не свершилась и мы мчались в карете Фортуны навстречу неизвестному будущему.

Каждый из попавших в сети и капканы Фортуны мечтает повелевать ее волей и даже дерзает утверждать, что овладел секретом движения ее колеса; но разве может раб повелевать своим господином? Судьба ставит спектакль и раздает роли, а людям остается лишь одно, над чем судьба не властна: достоверность чувств, правда сердца. Сердце хранит события прошлого гораздо бережнее ума и его нерасторопной служанки – памяти.

Мой рассказ правдив, потому что целиком основан на воспоминаниях. Но я почтительно склоняюсь перед его величеством Временем, всецело признавая его власть и не претендуя на нее. Тень Времени покрывает прошлое, прячет его за обрывочными строчками писем и документов, за неуловимостью портретов… История стремится удержать ускользающие события, но она может лишь предполагать, каковы были истинные переплетения характеров, намерений и страстей. Раскрыть же тайну минувшего и оживить его способна только любовь.

Судьбе было угодно вложить в мою руку перо, чтобы я рассказала о прошлом правду, давно скрытую густым туманом легенд. Я посвящаю свою книгу всем, кого любила и люблю, и прекрасной Франции.

Мы родились самыми счастливыми на свете. Мы возвышены над всеми, как могучий замок Амбуаз возвышается над рекой и домиками по берегам.

Над нашими головами – только сияющие небеса. Под этими небесами мы прекрасны. Мы – дети королей. Незримая корона, дарованная нам судьбой, блестит над нами, она всегда с нами – как требовательный блюститель наших поступков и как недремлющий страж. И в радости, и в горе она помогает держать голову высоко.

Благодаря ей мы свободны и сильны, что бы с нами ни происходило; если нам становится страшно, то мы знаем, что страх не имеет над нами власти, ибо мы выше его; если нам больно, мы презираем боль, потому что боль низка, а мы благородны. Корона над нашими головами осеняет и укрепляет нас, как благословение свыше, как божественное предназначение…

Мы потерянные и несчастные, самые одинокие на свете. Мы одни. Все прочие люди низки и полны к нам ненависти. Выше нас – только небо, но оно так далеко! Если мы взываем к нему, оно не слышит наших молитв и просьб, оно слышит лишь последний отчаянный вопль, после которого уже ничего не поправить.

Мы закрыты друг для друга, мы недоверчивы, мы презираем низкое и мучительно боимся высоты. Мы ищем защиты, но нас не защищают ни стражники, ни стены замков. Никто не в силах спасти нас от ужаса, подстерегающего поблизости, от предательства, от непрерывной войны, никто не в силах спасти нас от безжалостного времени, в жернова которого рано или поздно попадает каждый, и кости хрустят и ломаются, как на пытке, и кровь сбегает на землю, и дороги назад нет, и разрушенное никогда не восстановить. Не оживить казненного, не вернуть ушедшего.

А главное – никто не в силах спасти нас от беспощадной короны, стискивающей голову железным обручем, не оставляющей ни малейшего шанса на свободу, не дающей ни единой минуты, чтобы вздохнуть спокойно и отдохнуть от мучительной боли…

Я уже знаю, что такое боль и страх. Но мне не больно, и я совсем ничего не боюсь. Я счастлива… А перед глазами снова и снова встает Париж, праздничный, гудящий, знойный. Палящее солнце, широкая улица с домами, разукрашенными для турнира. Сейчас будет очередной поединок. Я сижу в ложе вместе с матерью и братьями. Нестерпимо жарко, улица кажется почти белой от солнца. Мне не терпится уйти отсюда – но все вокруг молчат, не сводя глаз с площадки. Отец сейчас снова будет съезжаться с графом Монтгомери. Они съезжались только что, но у обоих сломались копья, и отец решил повторить поединок.

На широкие перила балкона передо мной садится бабочка. Она очень красивая, у нее нарядные бархатные крылышки. Я смотрю на нее, но мне не радостно, а отчего-то тревожно. Я бросаю взгляд на мать, которая не сводит глаз с отца, мимоходом замечаю скучающее лицо моего брата Шарля и снова начинаю рассматривать бабочку. Она так выразительно поворачивается и помахивает крылышками, словно хочет о чем-то мне сказать. О чем? Я протягиваю к ней руку, но тут громко трубят герольды, и бабочка улетает.

Начинается поединок. Отец и Монтгомери пришпоривают коней и мчатся навстречу друг другу. Удар… и над трибунами повисает тишина, словно беззвучный крик. Я не понимаю, в чем дело, понимаю только, что случилось что-то ужасное. Все кричат, и отец как-то странно шатается в седле… Я смотрю на него и вижу, что обломок копья вошел ему глубоко под забрало шлема, чувствую, что под шлемом у него кровь: голова, все лицо в крови… О господи! А ведь всего минуту назад все было хорошо. Всего минуту назад, только бы вернуть ее, одну минуту… время, время, время! Пожалуйста!

…Прохладные покои Турнельского дворца, рядом с улицей Сент-Антуан, где проходил турнир. Отец лежит на большой кровати. Вокруг суетятся врачи, мать, братья, придворные, слуги. Во дворце гнетущая тишина, хотя все говорят о чем-то, многие всхлипывают, и я тоже плачу… Но никакие звуки не в силах заглушить эту тишину. Странно, что за окнами по-прежнему яркий, жаркий день. Сегодня тридцатое июня.

Мне всего шесть лет, но у меня чувство, что я внезапно стала взрослой. Я смотрю на мать, братьев, слуг, ища поддержки, и вдруг осознаю, что пожаловаться сейчас некому: они тоже растеряны, как и я…

Вечером все не так, как обычно. Мы долго молимся за отца, и я продолжаю читать молитвы, даже когда ложусь в постель. Я очень устала, но заснуть не получается. На глаза наворачиваются слезы. Мне становится так больно, так жалко отца и всех нас, что я зарываюсь лицом в подушку и плачу навзрыд. Ко мне подходит горничная и ласково говорит:

– Все молятся за вашего отца, ваше высочество. Будем надеяться, что Господь исцелит его величество. А вам сейчас обязательно нужно заснуть.

– Может быть, нам еще раз помолиться?

– А вы молитесь, пока не заснете, ваше высочество.

Я вытираю слезы и снова опускаюсь на подушку. Горничная крестит меня, я повторяю молитвы, какие знаю, а потом своими словами прошу Бога помочь.

На следующее утро я первым делом спрашиваю, как отец, и с замиранием сердца жду ответа. Мне говорят, что все так же, как вчера, – он жив, но ему очень плохо. Врачи ищут способ извлечь обломок копья, оставшийся глубоко в ране.

Время не идет, а тянется медленно-медленно. Уже несколько дней отец между жизнью и смертью. Сначала ему стало немного лучше, потом опять хуже… Это похоже на затянувшийся тяжелый сон. Иногда мне кажется, что он вот-вот прекратится и все станет как прежде.

Вначале врачи надеялись на благополучный исход, но все их усилия оказались бесполезны – им так и не удалось сделать операцию и достать этот обломок копья. Теперь они говорят, что отец обречен. Он и сам говорит об этом, когда приходит в себя. Отдает последние распоряжения, покуда хватает сил. А дальше – ожидание конца… Отец очень мучается, матушка не отходит от него. Тяжелые вечера. В ясном небе – молодая луна. Девятое июля, скоро середина лета…

Меня рано отправляют спать, но я совсем не хочу спать. Забираюсь в постель и пытаюсь заснуть, но все время думаю об отце. Мне хочется побежать к нему, хочется, чтобы он посадил меня к себе на колено, как обычно. Я расскажу ему обо всем, что чувствую сейчас, о том, как я волнуюсь за него, молюсь, плачу, о том, чего боюсь… О том, что говорят братья, мать и придворные, о том, что мне снилось в эти дни. О красивой бабочке, которую я видела во время турнира… Отец прижмет меня к себе, пошутит или спросит о чем-нибудь, я посмотрю в его смеющиеся глаза – и все беды разом пройдут и забудутся!.. А в следующую минуту я осознаю, что этого не будет никогда. Отцу уже нет дороги назад, его рана смертельна… Он лучше всех мог бы утешить меня сейчас – но он даже не может говорить.