Глянули премьер и президент в мелкоскоп – и, правда, изогнулись. Премьер так лицом потемнел, что в комнату пришлось еще две лампы внести. У министра тут душа в лыжи-то и ушла. Всё, думает, сейчас меня на шестеренки разберут… Прямо на этом столе…

Тут президент опять посмотрел в мелкоскоп и говорит:

– Погодите ругаться. Тут, видно, Левшой что-нибудь сверх понятия сделано.

Подозвал его ласково и спрашивает:

– Ну, показывай нам – в чем тут твоя работа. Неужто ты только заворот шестеренок блохе устроил и всё?

– Нет, – отвечает Левша, – про такое вы даже и думать не могите. Сердечную шестеренку я ей заменил в лучшем виде, все коленные чашечки от ржавчины очистил и смазал. Так что, ежели б она могла – танцевала бы такой брейк-данс…

– Елки зеленые! – восклицает в сердцах премьер. – Так отчего ж ей неможется?!

– В тягости она, – прошептал Левша и глаза опустил. – Кабы вы подождали с полчасика – она б и родила. У них, у мелких, все быстро происходит. Она и того… то есть… только два с половиной часа назад.

Тут все три начальника разом и выдохнули:

– Как же ты, стервец, ее обрюхатить смог?!

– Так ведь нанотехнологии, – сказал Левша и покраснел как наше бывшее знамя. – Вы же сами все уши нам прожужжали…

Английскому послу никаких подробностей этой истории не рассказывали. Продемонстрировали, как резво скачет поздоровевшая блоха, и все. Он и от этого зрелища стал грустен, как английская лошадь.

Приплод нимфозории (она разрешилась двойней) показывать пока никому не велели. То есть президент-то хотел похвастаться, пока он… но премьер…

– Подождем, – говорит, – пока. Пусть королева приедет. Вот мы ей вместе… я и покажу.

Что же до Левши…

Мало кто знает, что из первых фотографических камер птички вылетали настоящие. Еще у Жака Дагера в его примитивном аппарате жил ручной щегол. Он был не очень сообразителен, этот щегол, и любил вылетать не по команде хозяина, а сам по себе. Дагер его потом, когда время экспозиции заканчивалось, с трудом загонял обратно. Из-за этого многие снимки изобретателя оказались слишком засвечены. Еще и камеру приходилось чистить каждый день, поскольку друзья и знакомые Дагера угощали щегла при каждом фотографировании. Не прошло и года, как щегол так разъелся, что вообще перестал пролезать в объектив. В конце концов Дагеру пришлось изготовить новую камеру, а в первой щегол прожил до самой своей смерти, загадив ее окончательно.

В первых немецких фотографических аппаратах фирмы «Нахес и Тухес» «Цахес и Цахес» экономные немецкие конструкторы использовали часовых кукушек. Кроме выполнения основной задачи кукушки своим «ку-ку» отсчитывали время экспозиции. Однако этот счет не нравился фотографируемым, которые его относили на свой.

Российские фотографы подошли к вопросу о птичках широко. Экспериментировали даже с насекомыми – крупными жуками, кузнечиками и божьими коровками. От божьих коровок пришлось отказаться сразу. Несмотря на их очевидные преимущества в размерах и то, что их можно было использовать как одноразовых… клиент вылета божьей коровки просто не замечал. Да и скорость вылета оставляла желать лучшего. Крупные, мгновенно выскакивающие кузнечики подходили для этих целей по всем параметрам. Один из первых русских фотографов, француз Давиньон, успешно применял кузнечиков в своей работе до тех пор, пока одно из насекомых не прыгнуло прямо на грудь купчихи первой гильдии Карнауховой, женщины тучной и склонной к апоплексии. Мало того что перепуганную насмерть купчиху еле откачали, так еще и самому Давиньону пришлось долго лечиться после разговора с ее супругом, купцом первой гильдии Карнауховым, мужчиной крупным и склонным к рукоприкладству.

С этим самым Давиньоном произошла еще одна достойная упоминания история. Уже после того, как наши фотомастера, по решению Русского фотографического общества, повсеместно перешли на использование ручных чижиков, Давиньон предпринял путешествие по России со своей новейшей камерой и чижиком. В одном из уездных городков Тверской губернии привелось ему делать портрет городского головы. Факт сей, ничем не примечательный, так и остался бы в полном историческом забвении, кабы городской голова, находясь в состоянии сильнейшего похмелья, случайно не съел чижика. Черт его знает, как такое могло случиться – то ли рот у головы был слишком велик, то ли чижик слишком мал, то ли, подлетевши ко рту слишком близко, был одурманен густыми винными парами, оттуда веющими… Сам голова нисколько не пострадал, даже и не поперхнулся, но происшествие это, само по себе ничего не значащее, было раздуто газетчиками бог знает до каких размеров. Дошло до губернатора. Как на грех, в это самое время вице-губернатором в Твери служил не кто иной, как… И теперь каждый школьник знает о съеденном чижике. Вот только о Давиньоне и об истинном содержании этого анекдота мало кто догадывается…

Век настоящих живых птичек в фотографических камерах был недолог. Фотоаппараты год от года съеживались, точно шагреневая кожа, и уж не только чижику, но и муравью там негде было повернуться. Дольше всех продержались птички в американских аппаратах, поскольку тамошние изобретатели смогли приспособить к ним колибри. Но и колибри оказались за бортом безжалостного технического прогресса. Теперь, в эпоху цифровых фотоаппаратов… Нечего и говорить о цифровых аппаратах. В этих бездушных устройствах живут только нолики и единички.

Недавно на аукционе «Кристи» была продана раритетная камера с птичьим скелетом и окаменевшим яичком внутри. За бешеные деньги. Купивший ее неизвестный пожелал остаться Вексельбергом.

Известно, что книги притягивают тишину. Чем книг больше – тем тишина глубже. Только подумай какую-нибудь ерунду дома или на работе – немедля тебя призовут к ответу, а в библиотеке можно думать даже самые громкие и самые крамольные мысли. Даже если тебя там найдут – всегда можно будет сказать… Да никто не найдет. Кому теперь в здравом уме и твердой памяти придет в голову фантазия искать человека в библиотеке…

В московском музее книги, на четвертом этаже Российской государственной библиотеки, такая тишина и такое безлюдье, что слышно, как экспонаты на полках и в витринах возмущаются любовным романом Барбары Картрайт или Сидни Шелдона, который читает музейная старушка, сидящая за огромным дубовым столом с зеленой лампой. Экспонаты можно понять…

История книг представлена в музее с самого их рождения и даже с еще более раннего, можно сказать, внутриутробного периода развития. От тех древних времен дошло к нам медное, украшенное головой древнеегипетского сокола Гора зубило, которым Тутмос Третий подписывал то ли мир с хеттами, то ли счет из мемфисского ресторана «Жареный Апис».

А вот настоящая чернильница Лютера – та самая, которой он запустил в искушавшего его Сатану… Тут, конечно, читатель мне справедливо укажет на то, что настоящая лютеровская чернильница да и сам Сатана находятся в Германии, а у нас их нет и быть не может. Ну да. Так оно и есть. Только ведь сначала-то думали, что эта чернильница и есть настоящая. По крайней мере к нам, в Россию, ее привез и продал как настоящую в собрание редкостей графа Строганова какой-то обнищавший немецкий курфюрст или отставной штангенциркуль за огромные деньги. И лежала она себе в Строгановском собрании, а потом в музее как самая настоящая чуть ли не полторы сотни лет. Только в конце двадцатого века, с использованием новейшего радиоуглеродного метода, ученые выяснили, что насекомое, присохшее ко дну чернильницы, вовсе не пруссак, а обычная крепостная муха князя Голицына, каковых в собраниях наших музеев наберется не один десяток. Об этом открытии была написана большая статья в четвертом номере академического журнала «Вопросы буквоедения» и даже защищена кандидатская диссертация.