Странное время, будто кисель. Маску бы надеть, но не могу. Что за характер. Неловко сторониться людей. Но надо привыкнуть. Клеточки в магазине. Встаешь, ждёшь. Мужик вклинивается впереди, в мою клетку. Женщина сзади рассказывает громко кому-то:
- Этот вирус... Я сейчас на бабку в лифте наорала, зачем она в лифт лезет, когда там нет полтора метра, до сих пор, как вспомню, стыдно. Я так испугалась... Это ненормально...
Машка отказывается выходить на улицу. Боится людей в масках, как я ни пытаюсь отвлечь или объяснить. Не плачет, не капризничает, просто зовёт домой. А недавно она увидела в новостях, как мальчика в маске к скорой вели четверо врачей в изоляционных костюмах. Стали укладывать его на закрытые, похожие на короб, носилки. Мальчик в маске тихо говорил: "Зачем меня туда?" Забыла выключить телевизор.
- Мальчика спасут, Маш, - сказала я.
- Он там один, в гробике, - сказала Машка.
Потом мы с ней дня три играли только в больницу. Вылечили всех, кто нам попался на глаза, даже моего краба.
Переделали все поделки, насочиняли новых, достали все ракушки, рябиновые бусы, жёлуди, куски коры и мха, которые я насобирала и складывала в книжном шкафу на нижней полке. Построили дом кошке Соне, псу Боцману, и Машке - тоже построили. Она теперь не выходит оттуда, лежит и возит своего пони на колёсиках туда-сюда. Сонька и Боцман там же.
Тоскливо тянутся эти дни. Костя сказал, что лучше будет оставаться пока в больнице, просто так лучше, безопаснее, а Машка всё время спрашивает, где папа. Он разговаривает с ней, как только минута выдаётся свободная.
Выйти бы погулять, но Машку пугает эта дистанция, начинает плакать, когда видит, что нельзя поиграть с Настей, что её мама в маске тянет Настю за руку. И однажды я зачем-то сказала:
- Мы сейчас придём домой, и я нарисую сад, который мне снился в детстве. Там можно будет бегать по дорожкам, играть... Ты видела когда-нибудь Добрую мудрую змею? У неё большие круглые очки, она лежит на той солнечной террасе, что нависает над лесом в южной его части. В лес можно попасть через калитку прямо из сада...
Машка затаила дыхание, ухватила за руку и потянула домой. А дома рисовали. До ночи. Утром Машка растормошила меня, и мы опять рисовали. Дошли до калитки из нашего сада. Завтра надо открыть её... Но я чего-то испугалась и стала рисовать боковые дорожки, вдоль них мы сажали цветы.
- Понимаешь, сад он такой, если не сделать всё по-настоящему, калитка не откроется и деревья не зашумят, птицы, они не запоют...
Машка серьёзно кивала и, старательно сопя, рисовала вслед за мной цветы. У меня скучные, правильные и ровные, у неё, на кривой длинной ножке, в три толстых лепестка, но живее моих во много раз. Будто она секрет какой знает. И кажется, что травинки и цветы под её рукой оживают. Потом мы рисовали дорожку, каменную, из речных голышей, такая вела к калитке...
Утром распахиваю шторы. Тормошу Машку. Она лежит, отвернувшись к стене, свернувшись калачиком. Глаза закрыты, но вижу - уже не спит.
- Папа не пришёл? - спрашивает.
- Нет, он звонил, сказал, что позвонит, как только ты проснёшься.
Машка лениво поковырялась в манной каше, из яйца сделала гнома, напялив на него шляпу из банана.
- Гнома есть нельзя, - хитро покосилась на меня.
А я смотрела на неё и переживала. Мало ли что у меня был этот сад в детстве, придумала и верила до того, что помню зарубки на калитке. Зарубки старые, походили на зарубки ножом. Понятно, что это был лесник, он вспомнил, сколько встретил оленей на своём пути, у него не было с собой блокнота и карандаша, он забыл, и поэтому чиркнул пару раз на калитке - думала тогда я. Смешно.
Вряд ли калитка откроется теперь, но ведь не хочется расстраивать Машку. И я водила её по дорожкам сада вот уже вторую неделю. А позапрошлой ночью вдруг проснулась от того, что кряжистые стволы скрипели. От ветра. Они стали скрипеть каждую ночь. Вдруг поднимался ветер. Шелестела листва. Мне всё меньше хотелось дойти до калитки.
Вдруг там за это время всё изменилось, вдруг у моего сада потом был другой хозяин. И он в его детстве нарисовал то, не знаю что... Мне надо обязательно туда попасть раньше Маши.
Сегодня всю ночь промучилась, ждала, когда же я услышу сад. Шелест, скрип стволов, шорох ветра. Но ничего, тишина. Безветрие?
Вышла на середину разложенных листков. Отсюда ближе всего до калитки, которую торопливо нарисовала вчера, уложив Машку спать.
Тишина эта... Выставила перед собой руки, покрутила, помахала ими в воздухе. Шагнула вправо-влево.
- Ничего себе, - прошептала.
Под ногами были голыши. Гладкие речные. Я бегом рванула в темноте, машинально отклонилась от веток старой сирени, она разрослась тогда и перегораживала дорожку... Промазала... Сирень больно хлестнула ветвями по лицу.
После сирени сразу... И точно. Руки ткнулись в деревянные перекладины. Нащупали щеколду. Обычное дело. Калитка за спиной сухо стукнулась.
Лес. Жадно вдохнула знакомый густой травяной воздух. Налетел ветер... Здесь было утро. Роса на траве. Трава выше меня, белоголовник цветёт. Я побрела направо, там озеро.
И тут раздался голос. Самый обычный, протяжный, разлетавшийся всегда на весь двор.
- О-о-оленька! И вы здесь?
Голос соседки Анны Петровны раздался из-за деревьев. Среди травы мелькало её радостное лицо. И ещё лицо... Да они все здесь. Все из нашего подъезда.
- Что за место такое, соседка, не знаете?
Знакомый едкий речитатив, куражливый и крикливый. Курочкин?! Пенсионер и просто сосед.
- Вторую неделю сюда за Петькой просачиваюсь, Петька-то змею ловит, а я вот пытаюсь сориентироваться на местности! Никто ведь не верит мне, у виска крутят. А это портал! - промаршировал мимо меня Курочкин с вздёрнутым многозначительно пальцем.
