Антилопа Карловна варила кислые щи и напевала при этом тоненьким голосом "Гори, гори, моя звезда". Она уже видела не так хорошо, замечала не всё и не про всех, и поэтому сейчас отрешённо уставилась в окно. Пух катился по подоконнику. В форточку пахло тополиными клейкими молодыми листочками. Старушка улыбнулась. Собрала пух ладонью и бросила в мусорное ведро.

  - Была бы жива Изольдушка, она бы меня сводила к Аркадию Павловичу. А теперь никому я не нужна, Савелий, иди ко мне, кис-кис.

  Тощий соседский Савелий на табуретке не повёл и ухом.

  - И тебе не нужна, - потрепала его по загривку Антилопа Карловна.

  Звонок в дверь к соседу оторвал её от щей, кота и окна. Она нахмурилась. Сосед не откроет. Нет, не откроет. Ну, как он откроет, если вчера была скорая. Даже если может открыть, Володька не пойдёт. Пенелопа Карловна поджала губы и пошла к двери.

  Незнакомый мужчина стоял на лестничной клетке. Старушка озадаченно на него смотрела. К Володьке уже сто лет никто не приходил. К тому же тип походил сразу на энкавэдэшника, клоуна из репризы "Солнце в авоське" и на бухгалтера из их жилищной конторы. На энкавэдэшника - кожаным плащом до полу. Клоунской была улыбка, будто пририсованная к его рубленому, грубому лицу, а этот нос, тонкий как шило, такой же был у их бухгалтера. Точно из конторы. Она вздрогнула, когда тип переспросил:

  - Владимир Алексеевич Каменецкий дома?

  - Да куда он денется, Владимир этот, конечно, дома. - Она приветливо посторонилась.

  И ушла на кухню проверить щи. Вспомнила, что хотела купить сметаны. Почему-то совсем забыла, что пустила чужого человека в квартиру.

  Человек уже постучал в дверь к Каменецкому. Слышно было, как сосед крикнул:

  - Заходи, коль не шутишь.

  Гость вошёл.

  Гость показался Владимиру Алексеевичу похожим на фотографию с Чёрного моря, когда ты в купальных плавках и с удочкой и смотришь с обратной стороны в прорези фанерного макета. Владимир Алексеевич отвёл глаза от этого странного лица. "Лицо, как лицо, что к мужику привязался. Ну и что, что будто... матрёшке глаза прорезали... и в них смотрит другая матрёшка... Дурак ты, Владимир Алексеевич. Что тебе своих проблем мало, что ли, ты к человеку придираешься".

  Гость представился работником Академии Наук, махнул перед носом растерявшегося Владимира Алексеевича красным удостоверением, умело, словно фокусник, обвёл им вокруг протянутой неуверенно руки. Голос гостя был тихий и отчётливый, как если бы диктору программы "Время" убавить звук.

  - На городскую свалку номер пятьсот тридцать четыре...

  - Хосподи, я и не знал, что их столько.

  - Было выброшено по ошибке оборудование.

  - Конечно, по ошибке, там всё по ошибке, - хохотнул растерянно Владимир Алексеевич.

  - Но теперь выяснилось, что это была ошибка. И оборудование требуется вернуть.

  - А я вам, что Пушкин, что ли, откуда мне знать, где ваше оборудование.

  - По расспросам очевидцев, - продолжал бубнить из прорезей глаз и рта гостя диктор программы "Время", - мы выяснили, что вы работали на той свалке.

  - С ума сойти, я работал, так это, что про ту свалку, что за городом?!

  - Вы могли видеть это оборудование.

  - Да какое оборудование?! - воздел руки к давно небеленому потолку Владимир Алексеевич.

  - Вот это.

  Рука гостя развернулась под углом девяносто градусов. Владимир Алексеевич подумал, что ему что-то очень не нравится в этой руке. Точно, не нравится. Он покрутил головой. На ладони не было линий. Гладкая, будто в перчатке. "Да ладно, - сказал себе он, - ты придираешься к человеку. Может, у него операция была... э-э-э... по пересадке кожи... а у нас это делают? Или это протез... Точно, протез".

  Ему полегчало. Он вспомнил, что гость ждёт ответ. Он и правда ждал.

  - Э-э, где оно ваше оборудование, забирайте его к чёртовой матери, что мне жалко, что ли. Для науки.

  Гость подошёл к шкафу. Владимира Алексеевича пробило на пот. Он стал подниматься тяжело с дивана. "Катенька... Как же так... Зола..."

  - Володька! Где ты?! Никогда нет тебя, паршивца, когда надо... - прохрипел он вслух. - Да что же это такое, граждане! Помогите! Имущества лишают!

  Владимир Алексеевич, присогнувшись, доковылял до шкафа, перед которым гость остановился.

  - Нет-нет, - говорил Владимир Алексеевич, заглядывая матрёшке в глаза, но матрёшка молчала, гость открыл шкаф.

  Он не обращал на старика внимания. Сказал что-то кому-то на непонятном языке.

  - Ты это, ты с кем это разговариваешь? - спрашивал у фанерного макета Владимир Алексеевич. - Я не разрешаю, слышишь, скажи это им!

  Он топнул ногой в старом тапке. Гость не смотрел на него.

  А во Владимире Алексеевиче дрожала неведомая струнка, волосинка, она будто зацепилась где-то в нутре... ближе к кишкам... тянула больно так, ноюще. "Это что же, он сейчас шкаф-то унесёт. Нет, как можно".

  Владимир Алексеевич схватился шарить топор. У каждого уважающего себя одинокого человека должен быть топор. Под подушкой. Но топора на месте не оказалось.

  Гость вошёл в шкаф. Владимир Алексеевич тянулся на цыпочки, заглядывал ему через плечо. Гость стоял перед небольшой панелью. Она всегда напоминала Владимиру Алексеевичу панель в лифте. И кнопки также оплавлены. Гость что-то кому-то опять сказал. Владимир Алексеевич изловчился и опять очень просительно посмотрел в глаза фанерному макету. А там всё та же матрёшка. Младшая, которая не может указывать старшей. Стало вдруг жаль его. Или её.