Задыхаясь, он неловко расстегнул ремешки и сорвал шлем с головы. Свежий воздух, напоенный ароматом диких трав, заставил его захлебнуться от неожиданности. Он упал на колени, кое-как стянул пластинчатые перчатки, вторую кожу из стали, и пробормотал что-то невнятное.

– Отставить радость, рекрут. Это было не наказание, а урок. Урок, что нельзя подслушивать трёп охотников. Не твоего ума дело. Тебя тоже касается, Оллард. Встать и приготовиться к верховой езде. Мы возвращаемся в крепость.

Спрятав улыбку за кашлем, он с трудом поднялся на ноги, подобрал зарывшийся в песок меч, вогнал в слишком длинные ножны и побрёл к коням.

Сосны, безмолвные красные гиганты, едва качались на ветру. Рябь тени, отбрасываемой чахлыми ветками, игриво стелилась по земле; сморенные жарой кони разбрелись по песчаному берегу, ища спасение в зелёных водах цветущей реки. Они шумно фыркали, плевались, по пузо погружаясь в мокрую прохладу. Таинственная даль противоположного берега неизменно привлекала интерес лошадей. Вытянутые морды, возбуждённое ржание, мохнатые уши, поднятые в неясной надежде. Животные хотели домой.

Берег изгибался, словно противясь реке, образуя целые заводи и отмели. Речной сор прибивался течением к таким изгибам, грозя обратиться со временем в болото. Свежий ветер ласково шептал сухими ветками сосен за спиной, с лёгкостью прогоняя усталость.

Волот понуро брёл к своему коню, по колено в воде, коротко здороваясь со знакомыми. Ил подымался от каждого движения, мутными щупальцами овивая тяжело ступающего чужака – кованые сапоги хорошо бы и снять, но нести их в руках очень уж не хотелось. «Обсохнут на солнце», – подумалось Волоту. Судя по редким счастливчикам, которым повезло быстро закончить свой поединок, не он один забыл о правилах, рискуя обратить доспех в ржавый лом. Оллард плёлся позади, тихо посмеиваясь:

– Я даже не помню, как ты поставил её. – Он провёл пальцем по глубокой борозде на наколеннике. Лучший удар Волота, который чуть не привёл к победе. Но Оллард чудом устоял на ногах, и «лучший удар» так и остался «неудачной подсечкой». – Ха, ловко, признаю. Даже не заметил.

– Всё ты помнишь. Чуть шею тебе не свернул. Повезло.

– Зато к середине я стал уверенно побеждать. Тебя не хватает на долгих дистанциях.

– Ты задыхался, как жирный вомбат. Едва меч держал, где уж победа.

Разговор увяз, словно в иле под ногами. Он чудом нашёл свою лошадь, в бессилии повис на могучей шее. Животное недовольно заурчало, пятясь от нагретого доспеха. Понимающе потрепав скотину по холке, Волот отцепил от седла бурдюк. Содержимое заманчиво булькнуло. Он сорвал пробку, жадно присосался к кожаной фляге, почти опустошил её одним глотком. Животворящая прохлада полилась в желудок, приятный холодок быстро разошёлся по телу. Он поднял взгляд на береговую линию, постоял немного, наслаждаясь вдруг ставшей красочной игрой волн.

Послышался громкий свист, полуденный покой потревожили резкие окрики. Команды сотника. Волот с трудом нащупал ногой стремена, обмотал гриву вокруг кулака. Пришло время возвращаться.

***

Горечь расставания терялась в шёлковых простынях. До рассвета оставалось несколько часов, и голубая дымка занимающейся зари проникала в комнату через распахнутое окно; грядущий день осторожно, пробуя на ощупь щупальцами тумана, пробирался в их жизнь, суля перемены. Тихие вздохи, стоны, нежный шёпот обещаний и страстных клятв – вместе с рассветом всё должно было кончиться. Возможно, навсегда.

– Ты скоро уйдёшь, – с упрёком сказала она.

– Ты тоже, но через два дня.

– Ты раньше.

– Таков приказ, – сухо отвечал он. Возможно, впервые за всю жизнь ему не хватало слов. Они застревали в пересохшем горле невысказанными опасениями, наивно скрывались за неловким кашлем. Как и любой другой, Волот боялся неизвестности. Но гораздо больше он боялся разочаровать или испугать Леонор, а потому просто продолжал повторять, будто молитву, слова утешения. – Я вернусь, слышишь? И глазом моргнуть не успеешь. Я вернусь. Все проходили через это.

– Не все, – грустно улыбаясь, говорила она. Редкой красоты глаза двумя изумрудами блестели в полумраке, вкрадчивые и печальные, отмеченные лёгкой завесой слёз.

Его рука потерялась в каштановых волосах, пышным веером раскинувшихся по подушкам. Их запах, такой родной и манящий, опьянял, сводил с ума.

– Повтори, – промурлыкала она, грациозно потягиваясь.

– Я обязательно вернусь, – глухо повторил он, прокручивая в голове советы и напутствия мастера. – А теперь давай спать. Завтра важный день. И для тебя тоже. Сдаешь экзамен?

Заранее обречённая на провал попытка отвлечь её от тревожных мыслей прозвучала как нельзя нелепо. Понимающе вздохнув, она замолчала, уютно примостившись на его груди. Леонор, самое чудесное, что случалось в его жизни, всегда умела успокоить.

Когда её дыхание наконец выровнялось, стало мерным и тягучим, Волот позволил себе закрыть глаза. Скользнул пальцами по её спине, спустился ниже, послышалось довольное урчание, и изумрудные глаза зажглись вновь.

До рассвета оставались считаные минуты. Они не могли позволить себе терять время даром.

Глава 1

Последний всадник взобрался в седло. Похлопал по торбе, проверяя содержимое, натянул шлем, защёлкнул пряжки на тонких, обхватывающих шею и подбородок, ремешках. Призывно пнул коня пятками, тот вздрогнул от неожиданности и припустился вперёд по единственной дороге. Ворота с готовностью захлопнулись, едва не зацепив роскошный лоснящийся хвост.

Форт окончательно опустел.

Хранитель стоял на широком, увитым плющом балконе. Резные колонны поддерживали его по бокам; упёршись локтями о мраморные перила, он по-хозяйски рассматривал оставшийся ему на попечительство дворик. Устланный соломой, он скрывал следы спешно ушедших хозяев, которые едва ли бросились бы в глаза любому другому человеку. Изо рта Хранителя невольно вырвался не то стон, не то полный тоски вздох. Большую часть жизни он провёл здесь, в Зелёном Форте, на службе у Ордена – печально было наблюдать, как некогда родной дом покидают друзья и знакомые, оставляя после себя только звенящую тишину и забытые за ненадобностью предметы обихода.

Широкие, под тележки, ворота конюшни были распахнуты настежь; в кустах возле тропинки в старое хранилище валялся, прижимая своим немалым весом ветви, ржавый нагрудник, какие обычно вешали на тренировочные манекены; возле стены стояли мишени для лучников, в некоторых так и остались торчать стрелы. Казалось, будто вот-вот из кухни общей гурьбой выйдут, как и всегда, охотники и послушники, и вновь вернутся к тренировкам. Из-под мечей посыплются искры, резкие крики и смех удачливого фехтовальщика разгонят вдруг навалившуюся хандру. Но печная труба трапезной безмолвствовала, не изрыгала, как раньше, клубы чёрного дыма, не пахло кашей и мясом. Безмолвие, холодное одиночество, поглотило всё вокруг.

Хранитель отвернулся, не в силах терпеть скребущихся на душе кошек. Ни к чему травить и без того зудящую рану. Собравшись с остатками сил, он вновь стал самим собой – решительным, строгим, целеустремлённым Хранителем, строго исполняющим свой долг. Этого требовало не только последнее поручение Великого Магистра, но и немногие оставшиеся в Форте люди, обслуга и ополченцы из соседних деревень. Им требовался пример, и он намеревался предоставить им его.

– Тяжело, да? – вдруг спросила пустота. Хранитель оглянулся, распрямился во весь исполинский рост. В комнате, предшествующей балкону, оказался Вроцлав, его ближайший помощник. Старый, словно истёртый наждачкой, наплечник выдавал в нём бывшего солдата. На этом отличия Вроцлава от остальных заканчивались: серая, удобная для работы по дому одежда, истёртые сапоги до колен, полосатые штаны. Только на поясе не хватало так желанных ему ключей от всех дверей, громоздкой связки, что тускло бренчала на бедре у Хранителя. – Расслабься, мне тоже. Скучно будет без них. Особенно без послушниц, да-а. Ну, скоро ведь вернутся, так?