Когда все успокоились, оказалось, что никто не хотел расходиться – каждому хотелось что-то сказать по поводу случившегося и каждому что-то добавить… Окончательно их компания сформировалась после того, как они из озорства украли в супермаркете шесть банок газировки. Их поймали и сдали в полицию. Из полиции одноклассников вызволил старший брат Юдина – Сергей… Никто об этом случае так в итоге не узнал – ни родители, ни учителя, но три часа, проведённых мальчишками в изоляторе временного содержания, сблизили их на многие годы.

Введенский поздоровался с одноклассниками за руку и спросил: что тут происходит.

Перебивая друг друга, Юдин с Рыжиком принялись рассказать о том, как на днях к директору ДЮСШ приходили какие-то люди, предъявили какие-то бумаги, из которых следовало, что здание спортивной школы должно быть освобождено в строго отведённые сроки, которые, если верить строителям, давным-давно истекли, и разобрано по кирпичику до самого основания фундамента.

– Это было ещё до Нового года, – добавил Проскурин. – А сегодня – видишь? – уже технику понагнали, гады.

– Торопятся! – сплюнул Низамутдинов. – Будто опоздать бояться.

– И где теперь, спрашивается, гимнастикой заниматься? Был один зал и тот… – Проскурин огорченно махнул рукой и, обняв Олю за плечо, прижал к себе. – Ладно, не расстраивайся, – сказал ей. – Займёшься чем-нибудь другим.

Оля закусила губу. Низко опустила голову и, уткнувшись в плечо брата, тихо заплакала.

Проскурин передал её Введенскому.

– На, подержи! Я хоть отдохну немного.

Тем временем Горбатов, стараясь говорить спокойно, не повышая тона, продолжал убеждать людей разойтись. Однако с каждой минутой речь его становилась всё более раздражённой, а лицо, ещё недавно казавшееся спокойным и важным, – злым.

Введенский отвернулся. Поднял воротник пальто и посмотрел по сторонам.

Прямо перед ним в тридцати шагах стояли два высоких красивых здания с дорогими бутиками на первых этажах, справа и слева – ещё четыре, сзади – три.

– Чего вертишься? – спросил Юдин.

– Смотрю.

– И что видишь?

– Тоже что и ты.

– Я – дома.

– А я – проблему.

– Какую?

– Финансовую… Глянь, как здесь всё красиво и дорого.

– И что?

– А то, что ради такой вот красоты и дороговизны снесут наш старый спортзал вместе со всеми, кто его защищает. И никакой мэр не поможет.

Оля подняла голову.

– Что значит: снесут? Этого нельзя допустить… я же без гимнастики не могу… Елисей! Пожалуйста! Придумай что-нибудь. С посланником Высшего разума посоветуйся. Ты же, говорил, знаком с ним.

Введенский поцеловал Олю в лоб и, немного подумав, сказал:

– Хорошо. Я попробую.

Он закрыл глаза. Глубоко задышал: «Всего раз… всего два… всего три», расслабился, насколько это было возможно, и, представив себе Высший разум в виде наполненного желеобразным веществом желто-оранжевого шара, мысленно произнес: «Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души». В его воображении возник белый лотос. Введенский собрался юркнуть в его сердцевину, чтобы пройти туда, где ему помогут добрым советом, как вдруг с удивлением обнаружил, что цветок исчез. Напрягая всё своё воображение, он ещё раз представил его таким, каким запомнил, когда утром навещал Пророка, ещё раз про себя повторил: «Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души», протянул руки к появившемуся лотосу, и тут же одёрнул, увидев, как тот серебристой дымкой растворился меж пальцев.

Введенский открыл глаза. Посмотрел на напряженное лицо Оли – любимой девушки, которая ждала от него чуда, и снова закрыл.

«Какой же я всё-таки беспомощный, – подумал он. – Мечтаю исправить мир и сделать людей счастливыми, а сам одному единственному человеку, ближе которого у меня никогда не было, не в силах помочь».

Ему вспомнилось, как Оля горько плакала, думая, что он попал в плен Высшего разума, как искренне гордилась его успехами в медитации, и решил, что разобьётся в лепёшку, перевернёт город вверх дном, но не даст разрушить то, чем она так дорожит.

– Елисей, ты справишься, – прошептала Оля. – Я в тебя верю. Постарайся.

– Да-да, я постараюсь, – не открывая глаз, пробормотал Введенский. – Я обязательно что-нибудь придумаю.

Введенский сжал кулаки. Глубоко вдохнул морозный воздух и, задержав дыхание, приказал себе успокоиться.

«Вспомни: ты не такой, как все – ты способен увековечить своё имя в веках и народах».

Выдохнув, он с теплотой вспомнил того, кто произнёс эти слова – Пророка в светящемся одеянии, который – кстати! – как-то обмолвился о том, что и один человек способен изменить ход истории, если сумеет заявить о себе так, что его голос будет услышан теми, кто никого, кроме себя не привыкли слышать.

Введенский открыл глаза.

– Надо заявить, – громко сказал он.

– Что заявить? – спросила Оля. – Ты о чём?

Введенский окинул взглядом окруживших их одноклассников.

Выдернув взглядом из толпы Юдина, спросил: правда ли, что его старший брат Сергей работает в музыкальном салоне.

– Нет, – возразил Юдин. – Он им владеет. А что?

– Он может сдать нам в аренду на несколько часов пару колонок с микрофоном? Прямо сейчас?

– Не знаю. Надо позвонить ему, спросить.

– Позвони, спроси.

– Зачем?

– Хочу устроить митинг протеста.

Идея устроить митинг протеста Юдину не понравилась. Он сказал, что митинговать против строителей – людей сугубо подневольных – только зря время терять. И добавил, что при всём своём несогласии он, конечно, позвонит брату, иначе некоторые, тут он многозначительно посмотрел на Введенского, обвинят его в нежелании помочь Оле.

– Ну и? – перебил Введенский. – Дальше-то что?

– Что?

– Позвонишь брату? Или так и будешь болтать о моей девушке?

Юдин смутился. Пожав плечами, вынул из кармана смартфон и отошёл в сторонку.

Проводив его сердитым взглядом, Введенский посмотрел на Проскурина.

– Оля говорила, что какая-то ваша соседка работает на городском телевидении.

– Ты имеешь в виду Надьку? Ну да, работает этой – как её там? – телерепортёром… Нужна помощь?

– Да. Попроси её приехать со съемочной группой. Только скорее.

– Скорее не получится.

– А ты попроси.

Проскурин недоумённо развёл руками, как бы призывая одноклассников быть свидетелями того, что человек не понимает, чего просит, и сказал, что он лучше знает: может его соседка приехать скорее или нет.

– Сава, не тяни, – тихим голосом попросила Оля. – Звони уже.

Проскурин хотел было возразить, но бросив взгляд на сестру, готовую в любую секунду разреветься, согласно кивнул.

Введенский обвел взглядом окруживших его одноклассников. Остановив взгляд на Оле, спросил: нет ли здесь, среди родителей гимнастов, какого-нибудь юриста или адвоката.

– Есть, – ответила та. – Хочешь поговорить?

– Да. Только не сейчас – чуть позже.

Введенский подозвал к себе Рыжика. Кивнув в сторону одного из окружавших спортзал красивых зданий, приказал пойти туда и пригласить его жильцов на митинг протеста против точечной застройки.

– Почему я? – спросил Рыжик.

– Потому, что ты с этим справишься.

– А Ренат с Кузнецовым не справятся? Чем они будут заниматься?

– Тем же, чем и ты.

– Тогда почему ты им не даёшь такого задания?

Вместо ответа Введенский демонстративно ткнул пальцем в грудь Низамутдинова и приказал сбегать в соседний дом – позвать всех, кто в нём живёт на митинг.

– Пацаны! Короче! Нам надо собрать как можно больше народа. Всем понятно?

Низамутдинов сказал: понятно. Но с места не сдвинулся. Сначала поставил под сомнение саму идею митинга в защиту гимнастического зала, потом выразил недовольство тем, что ему досталась самая неблагодарная работа – бегать по подъездам, в то время как некоторые тренькают по смартфонам в своё удовольствие.

– Да идите уже вы! – не выдержала Оля. – Хватит болтать!