Последний взгляд на машину с подвохом, прощальный на то, что журналистишки назовут «трагическим домом», и я поворачиваюсь ко всему этому спиной...
Я направляюсь к свету, то есть в сторону правды, потому что мой старый нос меня не обманул: есть правда, которую предстоит открыть. Настоящая правда! Это будет непросто, но я не поеду к америкашкам, не осветив лучом прожектора эту мутную воду...
Согласен, тут много напутано, странно – все, что хотите, но в этом просматривается какая-то логика: Бальмен, сердечник, убит – теперь я могу с полной уверенностью употреблять это слово! – в машине Парьо, который, принимая во внимание проводок на ручке дверцы его машины, не мог не знать, что замышляется... Самому Парьо угрожала опасность, и он написал: «На помощь». Он действительно наткнулся на хитреца, придумавшего ему небанальную смерть... по крайней мере в том, что касается подготовки... Любовница Парьо, предполагаемая соучастница первого убийства, кажется, замешана и во второе... Она дочка врача, лечившего Бальмена и знавшего, что того может убить даже малейшее волнение.
Как видите, тут есть над чем подумать... Я подхожу к гаражу, вхожу в широкие ворота и оказываюсь нос к носу с типом, измазанным машинным маслом.
– Вы заправиться? – спрашивает он.
– Нет, просветиться.
Он смотрит на меня так, как вы сами смотрели бы на идиота, предложившего вам купить атомную пушку, чтобы сделать из нее печную трубу.
– Полиция! – добавляю я.
Он вытирает руки о синие штаны и с серьезностью, заставляющей меня улыбнуться, говорит:
– А!
– Месье Парьо, живущий на этой улице, паркует машину у вас?
– Да, когда он в Париже...
– Он не просил вас установить в его машине какое-нибудь особенное устройство?
– Нет...
– Пойдемте посмотрим.
Я веду его к машине и показываю необычный провод.
– Нет, – уверяет он меня, – мы никогда не делали этого... Не понимаю, зачем он нужен...
– Для шутки, – отвечаю я. – Когда берешься за ручку, чтобы закрыть дверцу, получаешь удар током. Согласен, это не шедевр остроумия, но не хуже кнопки на стуле или подмены сахара солью!
– Ага, – соглашается он.
Он готов согласиться с чем угодно, если это сказал полицейский.
– Случалось, чтобы он оставлял машину на ночь на улице?
– Нет, никогда. Но он пользовался ей этой ночью, вернулся поздно и не решился будить меня.
Парень говорит с уверенностью, заставляющей меня нахмуриться.
– Откуда вы знаете, что этой ночью он пользовался своей тачкой?
– Об этом нетрудно догадаться. Увидев ее, я еще подумал: «Скоро приедет месье Парьо...» А потом забыл об этом думать... Мы с женой ходили в кино, а когда вернулись, машины на месте уже не было... Я решил, что он ее загнал в гараж, а ворота ему открыл сторож. Но нет... Сегодня утром, когда мы открылись, она снова стояла на улице...
Вот...
Я задумчиво повторяю: "Вот...о
Так, значит, машиной пользовались этой ночью? Кто? Парьо?.. Или кто-то другой?
– Спасибо, вы очень любезны. Поставьте эту машину в гараж и до нового приказа не прикасайтесь к ней, понятно?
– Ладно...
Я пожимаю ему клешню, чтобы показать, что рука честного труженика никогда не вызывала у меня отвращения, и сажусь в свою машину.
– Это опять я, доктор...
У него по-прежнему лишенное всяких красок лицо, всклокоченные волосы, резкий взгляд...
По его бледной физии пробегает вежливое недовольство.
– Добрый день, – говорит он мне. Он снова ведет меня в свою унылую гостиную, в которой пахнет забвением.
– Чем еще могу быть вам полезен? – спрашивает он, старательно подчеркнув «еще».
По-моему, он не страдает от избытка пациентов. Странный врач... Врач, который сам открывает дверь, остается весь день в домашней куртке и живет в обществе малопривлекательного пса.
– Скажите мне, доктор...
Я говорю мягко, тщательно взвешивая слова, потому что этот тип – малый решительный...
– Скажите мне, доктор, вы знаете некоего Жана Парьо?
Я ожидал какой угодно реакции, только не этой.
– Я прошу вас! – сухо произносит он. Я жду продолжения, глядя на него вопрошающим взглядом.
– Почему вы говорите мне об этом субъекте? – спрашивает он, поняв, что я не собираюсь нарушать установившееся молчание.
– Может быть, потому, что пришло время поговорить о нем... Судя по вашей реакции, я вижу, что вы его знаете?
– Не будем хитрить, – сухо заявляет он. – Раз вы интересуетесь им, то должны знать, что он любовник моей дочери.
– Мне это известно, – говорю я, глядя ему прямо в глаза. – Скажите, доктор, а почему бы нам не поговорить о нем в прошедшем времени?
– То есть?
– Да просто он умер!
Он ошарашен или очень хорошо изображает изумление.
Он садится, потому что у него подгибаются ноги.
– Умер...
– Мертвее быть не может...
– Когда?
– Этой ночью.
Вдруг лицо доктора изменяется: искажается, покрывается морщинами, становится почти патетическим.
– Как?
Я читаю в его глазах панику. Это паника отца, опасающегося, что у его ребенка могут быть неприятности.
– Отравление газом, – отвечаю. – Но обстоятельства этого... несчастного случая мне кажутся... ну, скажем, странными.
– Странными?..
– Да. Ваша дочь здесь? Я бы хотел ее до... поговорить с ней.
– Моя дочь здесь больше не живет, – грустно говорит он. – С тех пор как она спуталась с этим типом, мы расстались, и она живет в пригороде Руана, где у меня есть дом...
Я останавливаю его жестом, потому что мне нужно подумать... Пригород Руана... Где я это уже слышал? Ах да... Вчера, в квартире Бальмена. Парьо... Он утверждал, что оставил антиквара в своей машине, а сам пошел звонить клиенту, живущему в пригороде Руана...
– Название места? – спрашиваю.
– Гуссанвиль.
– Как давно ваша дочь поддерживала отношения с Парьо?
– Пять или шесть месяцев...
– Как она с ним познакомилась?
– Как раз у Бальмена, в его магазине. Моя дочь собирает старинные монеты...
– Ах так?
– Да... Вас это удивляет?
Я едва заметно пожимаю плечами. Мне кажется, в этом деле слишком много говорят о старинных монетах.
– Продолжайте.
– Поскольку Бальмен был моим пациентом, я посоветовал дочери сходить к нему в магазин. Он и познакомил ее с Парьо... А... Короче, Парьо ее соблазнил!
