Соня вспомнила старуху перед поликлиникой, и как она приняла чёрную сгорбленную фигуру за мертвеца. Вспомнила гниль, расцвечивающую бледную дряблую кожу.

– Да, всё хорошо. Всё давно уже прошло.

– Тогда проблем нет! – сказал врач чуть громче, чем следовало, и продолжил беззаботным тоном: – Просто решил спросить на всякий случай. Ну, понимаете.

– Да-да. Спасибо, всё хорошо.

Соня потопталась на месте, размышляя, уходить ей или нет, и доктор пришёл на помощь:

– Как выйдете, позовите следующего, пожалуйста.

Спускаясь вниз по щербатой старой лестнице, удивительным образом избежавшей панельно-пластикового ремонта, и принимая лёгкую ветровку из рук пожилой гардеробщицы, Соня начала повторять незамысловатый мотивчик, напетый неврологом. Напряжение, возникшее после встречи с Екатериной Меркуловной, постепенно отпускало. Она даже обругала саму себя за излишнюю эмоциональность. Подумаешь, встретила человека из прошлого! А чего ещё ждать в районе, где прожила всё детство? И потом, её эта встреча н к чему не обязывает. Можно вообще выкинуть бабку из головы и поехать домой, в кафе с подружками, да куда угодно. Она даже достала из кармана телефон, намереваясь позвонить кому-нибудь из знакомых.

И запнулась о порожек на выходе из поликлиники. И застыла, стиснув изогнутую ручку в кулаке.

Старуха сидела там же. На той же лавочке. Даже не поменяла позу. Только повернула голову и таращилась на высокие двойные двери, словно ждала кого-то.

У Сони внутри что-то оборвалось и рухнуло ледяным в самый низ желудка, надавив на мочевой пузырь. Глядя на старую знакомую, даже уже зная, что та жива, она всё равно видела перед собой мертвеца. Совсем как детстве. И так же, как в детстве, ей захотелось рвануться назад, в относительную безопасность коридора, уткнуться лицом в угол и переждать, пока гниющее существо не уйдёт, утратив к ней интерес.

Но вместо этого она, решительно печатая шаг, спустилась с крыльца и подошла к старухе вплотную. Когда она заговорила, её голос почти не дрожал:

– Здравствуйте ещё раз, Екатерина Меркуловна! Чего же вы домой не пошли?

*

– А вот Клавдия с шестого этажа… – Екатерина Меркуловна кашлянула на ходу, поплотнее запахнула пальто и крепче вцепилась в Сонин локоть. Девушка подумала, что наверняка останутся синяки. – Клавдия-то померла, да. Совсем дурная перед смертью стала. Бывало, на лестницу выйдет, юбку задерёт, да…

Старуха поморщилась, взмахнула рукой, будто не хотела продолжать мысль, но всё же договорила:

– Мочилась в общем. Прямо на лестницу. Мы уж изнывали с ней. А родные её в клинику сдали. Квартира пустая теперь.

Соня незаметно вздохнула. Пенсионерка рассказала ей уже обо всех жильцах подъезда, преимущественно таких же пожилых женщинах. Кто в больнице, кто умер, кто одной ногой на том свете, но всё ещё живёт самостоятельно.

– Такие дела, Сонюшка, такие у нас дела… – Екатерина Меркуловна глубоко вздохнула и замолчала на некоторое время.

До старухиного дома можно было добираться двумя путями: по Даниловской набережной вдоль оживлённой дороги, любуясь уродливыми стеклянными коробками офисных центров, либо дворами, через тёмные арки и неухоженные скверы. Соня предпочла бы пройтись вдоль реки. Там было грязнее, да и бизнес-центры глаз не радовали, но всё лучше грязно-рыжих, навевающих клаустрофобические воспоминания, стен. Но старуха на набережную не захотела. А Соня не стала настаивать.

– А я ведь помню ещё, как тут всё раньше было! – проговорила между тем Екатерина Меркуловна. – Когда мы только переехали. Дома строились. Коммуналки. Все на ситценабивной работали, бабы-то. А мужики на стройках, либо шофёрили. Кто откуда собрались… Ивановы с Рязани, Швыдко из-под Липецка, мы вот елецкие. Вся Россия тут была. По четыре семьи в квартире. И не казалось, что тесно. Да-а-а…

Она помолчала, грустно покачивая головой. Девушка вела свою спутницу через печальные серые дворы, они ныряли в тёмные арки, как в омуты, пересекали дороги, раскидывая собиравшиеся у бордюров жёлтые и рыжие листья. Пейзаж в этом месте не менялся годами и десятилетиями, как в горах или на морском дне.

– Это потом всё менялось. – продолжила старуха. – Кто разъехался, кто остался. Детки народились. А потом у деток свои детки. Ты вот с семьёй приехала к нам тогда. Помнишь, мы тебя всё китаяночкой нашей звали? Ты такая смугленькая была, маленькая такая, живенькая… Помнишь?

– Я наполовину кореянка, Екатерина Меркуловна, – выдавила кривую улыбку Соня.

Она отлично помнила, как её называли в детстве за миндалевидные глаза и тёмные прямые волосы, в которых едва-едва пробивался унаследованный от матери русый отблеск. И из уст одноклассников слово «китаяночка» обычно не звучало. Дети находили для неё куда более изощрённые и ёмкие прозвища.

– Да я знаю, Сонечка, знаю… – старуха кивнула и резко сменила тему: – Вот уж я не думала, что одна буду доживать-то.

Вопрос вырвался у Сони прежде, чем она успела его осознать и проглотить вместе со старой обидой на «китаяночку»:

– Почему одна? Стёпка съехал от вас?

И старуха уцепилась в возможность излить свои переживания ещё крепче, чем в Сонин локоть.

– Да уже года полтора как, Сонюшка. Нашёл себе девку какую-то и… В общем, даже и не звонит почти. Так одна и живу. Только соцработница меня поддерживает. Она-то хорошая девочка у меня, хорошая. А Стёпа, ну… Да чего его винить? Я ж тоже понимаю, дело молодое, что ему до старухи…

По тону Соня поняла, что Екатерина Меркуловна лукавит. Она винила Стёпку, своего внука, ещё как винила. Своего единственного, залюбленного и избалованного внука. Но было в её интонации и что-то ещё, что девушка могла лишь почувствовать, но не облечь в слова. Впрочем, уже через секунду она поняла, что старуха имела в виду. По крайней мере, так ей показалось.

– Вот когда вы со Стёпкой-то встречались, я так рада была, так рада… Хорошая ты девочка, Сонюшка. И Стёпка хороший. Только непутёвый он у меня. Такой, знаешь, куда его повернёшь – то он и творить будет. Вот ты рядом пока была – он и учился, и работать планы строил, и… ох, Сонюшка-Сонюшка…

– Да, я понимаю, – Соня постаралась максимально мягкой уйти от неприятной темы. – Ну, знаете…

– А какой вы парой красивой-то были! – в голосе бабки зазвучали слёзы. – Он такой высокий, статный, и ты – маленькая такая, хрупкая…

У Сони скрипнули зубы. Перед глазами появилась картинка того, что едва не сотворил Стёпка, как раз пользуясь тем, что она – маленькая и хрупкая, а он – высокий и статный. Спина и руки покрылись гусиной кожей. Екатерина Меркуловна всё говорила и говорила, но девушка уже не различала слов за стуком крови в ушах.

– Ну, вот мы и пришли! – скрипуче выкрикнула Соня. – Вот и ваш дом!

Старуха подслеповато прищурилась и всплеснула руками, будто только поняла, что они на месте. До подъезда оставалось ещё метров тридцать, но Соня не собиралась, да и не могла, сделать больше ни шагу. Слишком уж яркими были воспоминания, и слишком тяжело было их загонять обратно в глубины подсознания.

Пенсионерка, почуяв перемену в настроении собеседницы, зачастила:

– Вот спасибо тебе, Сонюшка! Вот спасибо! Довела старую до дома… Может, и заглянешь? Чайку выпьем с тобой, побеседуем…

Соня содрогнулась. Ещё несколько минут назад, возможно, она бы и согласилась. Но сейчас…

– Нет-нет! – девушка отпрыгнула на шаг, освобождая плечо от узловатых пальцев. – Я спешу сейчас, простите. Может, в другой раз.

– Да, да, в другой…

Краска, появившаяся на лице старухи во время прогулки, разом сошла. Щёки побледнели, глаза разом выцвели, уголки губ безвольно повисли, обнажая сероватые беззубые дёсны.

– До свидания! – безжалостно произнесла Соня.

Старуха кивнула и, больше не задерживаясь, повернулась к ней спиной. Девушка, не удержавшись, громко облегчённо выдохнула. Она зачем-то понаблюдала, как пенсионерка ковыляет по заметённому листвой тротуару, и отправилась пешком к метро. Идти предстояло минут пятнадцать – как раз успокоиться. Она подумала было, не зайти ли сперва к отцу, но…