В былые времена существовал монастырь, где производили настолько благородный арманьяк, что монахам пришлось сбежать в Италию, после того, как Людовик Четырнадцатый пошутил: следовало бы убить их, чтобы защитить их секреты. Это последняя бутылка. Не пей на пустой желудок и не звони, если ты не умер. Удачи, Вергилий!

Дарлингтон всегда считал поэзию Лонгфелло дрянью, но все равно дорожил и запиской, и бренди.

Алекс потела в роскошной обстановке его старых комнат, которые он редко использовал, но очень любил. В спальне были темно-синие стены, кровать с балдахином была заправлена тяжелым покрывалом цвета морской волны, а гардероб украшен орнаментом из белого кизила. По обеим сторонам камина с расписными изразцами находились два витражных окна поскромнее, на которых изображались сине-фиолетовые облака в звездном небе.

Алекс медленно оглядывала комнату, обхватив себя руками. Ему снова вспомнилась Ундина. Но, возможно, она – просто потерявшаяся в море девушка.

– Когда ты впервые их увидела? – не удержался от вопроса Дарлингтон.

Она посмотрела на него и перевела взгляд на окно, где в витражных небесах вечно нарастала луна. Она взяла со стола музыкальную шкатулку от «Reuge», дотронулась до крышки, но потом, передумав, поставила ее на место.

Дарлингтону не составляло труда поддержать беседу, но он любил моменты, когда к нему никто не обращался, а значит, он мог не исполнять роль самого себя и просто наблюдать за другими. Алекс казалась зернистой, как в старом фильме. Ему было очевидно, что сейчас она принимает решение. Раскрыть ли свои тайны? Или сбежать?

Она пожала плечами, и ему показалось, что на этом все и закончится, но она снова взяла музыкальную шкатулку и сказала:

– Я не знаю. Какое-то время я принимала их за людей, а на детей, разговаривающих с пустотой, никто не обращает внимание. Помню, как видела стоящего посреди улицы толстого мужика. Не считая носков и майки, он был голым и держал в руке пульт, как плюшевого медвежонка. Помню, как пыталась сказать маме, что его собьют. Когда мы ездили на пирс Санта-Моники, я видела женщину, лежащую в воде, как девушка на картине… – Алекс взмахнула рукой, словно перемешивая содержимое горшка. – Ну, с волосами и цветами?

– Офелия.

– Офелия. Она пошла за мной домой, а, когда я заплакала и закричала ей, чтобы ушла, она попыталась подойти еще ближе.

– Они любят слезы. Соль, грусть, любые сильные эмоции.

– Страх? – спросила она, стоя так неподвижно, словно позировала для портрета.

– Страх.

Злобой Серые обычно не отличались, но любили вызывать оторопь и ужас.

– Почему их так мало? Разве не должны они быть повсюду?

– Немногие Серые способны пройти через Покров. Подавляющее большинство остается в загробной жизни.

– Я видела их в супермаркете рядом с лотками с горячей едой и этими розовыми коробками с выпечкой. Они обожали нашу школьную столовую. Я особо об этом не задумывалась, пока Джейкоб Крейг не спросил, не хочу ли я посмотреть на его штучку. Я сказала, что сто раз их видела, каким-то образом это дошло до его матери, и она позвонила в школу. В общем, учительница приводит меня в кабинет и спрашивает: «Что значит, ты сто раз видела эти штучки?». Я не додумалась солгать, – Алекс резко поставила шкатулку на место. – Если хочешь, чтобы кто-то срочно позвонил в органы опеки, достаточно заговорить о призрачных членах.

Дарлингтон сам не знал, чего ожидал. Романтичного мертвого разбойника, поджидающего ее у окна? Банши, скитающейся на берегах реки Лос-Анджелес, как Ла Йорона?[5] Было что-то удивительно обыкновенное и ужасное в ее истории. В ней самой. Кто-то доложил о случае Алекс в органы опеки и попечительства, и один из многих поисковых алгоритмов «Леты» или один из их многих агентов в одном из многих бюро, которым они платили, обратил внимание на характерные ключевые слова: Галлюцинации. Паранойя. Призраки. С этого момента ее, скорее всего, взяли под наблюдение.

– А что было той ночью в квартире на Седрос?

– А, ты о Граунд-Зиро, – нахмурившись, ответила она. – Только не говори, что не читал мое дело.

– Читал. Я хочу знать, как тебе удалось выжить.

Алекс потерла большим пальцем борт подоконника.

– Я тоже.

Можно ли считать такой ответ удовлетворительным? Дарлингтон видел снятые полицейскими фото и видео с места преступления. Все пятеро погибших мужчин были избиты почти до неузнаваемости, двоим из них воткнули кол в сердце, как вампирам. Несмотря на масштабы бойни, кровавые брызги указывали, что все это – дело рук единственного нападавшего. Судя по оставленным всюду кровавым дугам, каждый жестокий удар был нанесен с замахом слева направо.

Что-то здесь не сходилось, но Алекс подозрение не коснулось. Во-первых, она была правшой, а во-вторых, вследствие своих миниатюрных размеров не смогла бы нанести удары такой силы. Кроме того, в крови у нее было столько фентанила, что ей очень повезло остаться в живых. Волосы у нее были мокрые, и ее нашли совершенно обнаженной. Дарлингтон не мог отбросить свои подозрения и покопался в деле дополнительно, но полицейские не обнаружили ни крови, ни ДНК: если бы она и была каким-то образом замешана в убийствах, то не смогла бы смыть с себя улики. Так почему преступник не тронул девушек? Если полиция права, и дело было в разборках с другим барыгой, почему он пощадил Алекс и ее подругу? От торговцев наркотиками, которые до смерти забивают людей бейсбольными битами, не ожидаешь сочувствия к женщинам и детям. Возможно, нападавший считал, что они уже погибли от передозировки. Или Алекс сливала информацию преступнику. Как бы там ни было, она явно знала о случившемся больше, чем рассказала полиции. Дарлингтон в этом нисколько не сомневался.

– Мы с Хелли были обдолбаны, – тихо сказала она, продолжая водить пальцем по подоконнику. – Я очнулась в больнице. Она не очнулась вообще.

Алекс вдруг показалась Дарлингтону очень маленькой, и он ощутил укол стыда. В свои двадцать она была старше большинства первокурсников, – но во многом оставалась еще ребенком, и потому влипла по уши. Той ночью она лишилась друзей, парня, всей своей привычной жизни.

– Идем, – сказал он, сам не зная, почему. Возможно, он испытывал чувство вины за свои расспросы. Возможно, потому что она не заслуживала наказания за то, что согласилась на сделку, от которой не смог бы отказаться ни один разумный человек.

Дарлингтон отвел ее назад в сумрачную оружейную – глухую комнату, стены которой были заставлены полками и ящиками высотой почти в два этажа. Ему не сразу удалось найти нужный шкаф. Когда он положил ладонь на дверцу, дом замер. Затем замок осуждающе щелкнул.

Он осторожно достал тяжелую инкрустированную перламутром коробку из полированного черного дерева.

– Скорее всего, тебе придется снять рубашку, – сказал Дарлингтон. – Я отдам коробку Доуз, и она…

– Я не нравлюсь Доуз.

– Доуз никто не нравится.

Алекс стянула рубашку через голову. Под черным лифчиком показались торчащие, как борозды обработанной пашни, ребра:

– Готово. Не зови Доуз.

Почему она с такой готовностью отдавалась на его милость? Она не боялась или была просто безрассудна? Ни то, ни другое не сулило ей в «Лете» ничего хорошего. Но Дарлингтон склонялся к мысли, что ни одна из его догадок не была верной. Казалось, что теперь Алекс испытывает его, что она бросила ему новый вызов.

– Приличия тебя бы не убили, – сказал он.

– Не хочу рисковать.