Алекс осторожно прикоснулась к горячей красной коже, вокруг следов от зубов. Рана воспалялась. Она ощутила что-то похожее на тревогу. Разум призывал ее к самосохранению, но мысль о том, чтобы снять трубку и заказать такси до студенческого медцентра – каждое действие потребовало бы новое действие, – была слишком подавляющей, а теплая, тупая пульсация поджигающего себя тела стала почти приятной. Возможно, у нее начнутся лихорадка и галлюцинации.
Она осмотрела свои выступающие ребра, голубые вены, похожие на оборванные линии электропередач под бледнеющими синяками. Губы ее растрескались. Она вспомнила свое написанное на полях брошюры имя – третий случай.
– Результаты были, бесспорно, неоднозначными, – сказала она и испугалась хриплого дребезжания собственного голоса.
Она засмеялась, и слив, казалось, захихикал вместе с ней. Возможно, у нее уже поднялась температура.
Под яркими флюоресцентными светильниками в ванной она схватилась за края укуса в своем боку и погрузила в него пальцы, сжимая плоть вокруг швов, пока ее не накрыло мантией боли. Обморок приближался, как желанный наркотический приход.
Это было весной. Но неприятности начались ночью в разгар зимы, когда Тара Хатчинс умерла, а Алекс еще продолжала считать, что ей, возможно, все сойдет с рук.
«Череп и кости», первый из восьми Домов Покрова и старейшее из владеющих гробницами обществ, основано в 1832 году. Костлявые могут похвастать бо́льшим количеством президентов, издателей, промышленных магнатов и членов правительства, чем любое другое общество (полный список их выпускников можно найти в «Приложении С»), и «похвастать» – пожалуй, самое подходящее слово. Костлявые имеют отчетливое представление о том, насколько влиятельны, и ожидают соответствующего почтения от кандидатов «Леты». Им не помешало бы помнить о собственном девизе: «Богач и бедняк после смерти едины». Ведите себя с осмотрительностью и тактом, обусловленными вашей должностью и связью с «Летой», но всегда помните, что наш долг – не потворствовать гордыне лучших и умнейших студентов Йеля, а стоять между живыми и мертвыми.
Из «Жизни «Леты»: процедуры и протоколы Девятого Дома»
Костлявые воображают себя титанами среди ничтожеств, и это весьма неприятно. Но кто я такой, чтобы придираться, когда выпивка крепка, а девушки смазливы?
Дневник Джорджа Петита времен «Леты» (Колледж Сейбрук, выпуск 1956 года)
1
Зима
Алекс торопливо шла по широкой инопланетной Бейнеке-плазе, топая ботинками по чистым плоским бетонным квадратам. Огромный куб библиотеки редких книг словно парил над собственным нижним этажом. Днем его панели пылали янтарем, и этот блестящий золотой улей походил скорее на храм, чем на библиотеку. Ночью же он выглядел, как гробница. Эта часть кампуса не слишком сочеталась с остальным Йелем – ни серого камня, ни готических арок, ни бунтарских маленьких скоплений зданий из красного кирпича, которые, как говорил Дарлингтон, на самом деле не являлись колониальными, а только подражали этому стилю. Он объяснил, что Бейнеке была построена такой специально, чтобы зеркально отражать этот уголок архитектуры кампуса и вписываться в него, но Алекс все равно ощущала себя так, словно попала в научно-фантастический фильм из семидесятых: казалось, студенты должны носить гимнастические трико или слишком короткие туники, пить что-то под названием «Экстракт» и есть еду в пилюлях. Даже большая металлическая скульптура, которая, как она теперь знала, создана Александром Колдером, напоминала ей гигантскую лавовую лампу в негативе.
– Это Колдер, – пробормотала она себе под нос. Именно так местные говорили об искусстве. Ничто не было создано кем-то. Эта скульптура – Колдер. Эта картина – Ротко. Этот дом – Нойтра.
И Алекс уже опаздывала. Она начала ночь с благими намерениями; она твердо решила написать сочинение по курсу современного британского романа и вовремя уйти, чтобы успеть на предсказание. Вместо этого она уснула в одном из читальных залов библиотеки с «Ностромо» в руке, положив ноги на батарею. В полодиннадцатого она резко проснулась. По щеке у нее ползла нитка слюны. Ее изумленное «Твою мать!» разнеслось в тихой библиотеке, словно выстрел из ружья, и она, спрятав лицо в шарфе, закинула на плечо сумку и бросилась бежать.
Она срезала путь через Общину и ротонду. Во мраморе были высечены имена погибших на войне и бдели каменные статуи: Мир, Самоотверженность, Память и, наконец, Отвага, запечатленная в образе почти раздетого, не считая шлема и щита, мужчины. По мнению Алекс, он больше походил на стриптизера, чем на плакальщика. Она сбежала вниз по ступеням и перешла перекресток Колледж-стрит и Гров.
Кампусу свойственно было преображаться с каждым часом и каждым кварталом, так что Алекс всегда казалось, будто она видит его впервые. Сегодня он был похож на лунатика с глубоким ровным дыханием. Прохожие, с которыми она сталкивалась по дороге к Шеффилд-Стерлинг-Страткона-холлу, словно грезили: глаза с поволокой, обращенные друг к другу лица; они держали стаканчики с дымящимся кофе в одетых в перчатки руках. У нее возникло жуткое ощущение, что она, девушка в темном пальто, им снится и исчезнет, стоит им проснуться.
Холл ШСС тоже дремал: аудитории накрепко заперты, коридоры освещены энергосберегающим полусветом. Алекс поднялась по лестнице на второй этаж и услышала доносящийся из одного из лекционных залов шум. Каждый четверг Йельский социальный клуб показывал там фильмы. Мерси приклеила расписание к двери их комнаты в общежитии, но Алекс не потрудилась его изучить. По четвергам она была занята.
Рядом с дверями в лекционный зал сидел, прислонившись к стене, Трипп Хельмут. Он поздоровался с Алекс кивком. Даже в тусклом свете было видно, как налиты кровью его глаза и набухли веки. Прежде чем прийти сюда, он явно накурился. Возможно, поэтому Костлявые постарше и поручили ему стоять в карауле. А может, он сам вызвался.
– Ты опоздала, – сказал он. – Уже началось.
Проигнорировав его, Алекс посмотрела через плечо, чтобы убедиться, что в коридоре никого нет. Она не обязана была оправдываться перед Триппом Хельмутом, иначе показалась бы слабачкой. Она прижала большой палец к едва заметной бороздке на обшивке. Стена должна была открываться плавно, но вечно заедала. Алекс с силой подтолкнула ее плечом и споткнулась, когда та резко распахнулась.
– Полегче, дорогуша, – сказал Трипп.
Она закрыла за собой дверь и пошла по узкому темному проходу.
К сожалению, Трипп был прав. Предсказание уже началось. Стараясь не шуметь, Алекс вошла в старый анатомический театр.
Это была втиснутая между лекционным залом и аудиторией, где проводились семинары для аспирантов, глухая комната – забытый пережиток старого мединститута, проводившего занятия здесь, в ШСС, прежде чем переехать в собственные корпуса. Около 1932 года управляющие трастом, финансирующим «Череп и кости», замуровали вход в комнату и замаскировали его новой обшивкой. Все эти факты Алекс откопала в «Лете: наследие», когда ей, пожалуй, следовало бы читать «Ностромо».
Никто на нее даже не взглянул. Все глаза были устремлены на Гаруспика. Его худощавое лицо скрывала хирургическая маска, бледно-голубая мантия была забрызгана кровью. Руками в латексных перчатках он методично перебирал внутренности – пациента? субъекта? жертвы? Алекс не знала, какой из этих терминов отнести к мужчине на столе. Не жертва. Предполагается, что он выживет. Позаботиться об этом входило в ее обязанности. Она проследит, чтобы он невредимым прошел через это испытание и вернулся в больничную палату, откуда его забрали. «Но что будет через год? – гадала она. – А через пять лет?»
Алекс взглянула на мужчину на столе, Майкла Рейса. Две недели назад, когда его избрали для ритуала, она читала его карту. Отогнутые лоскуты брюшной стенки были зафиксированы стальными скобами, и его брюшная полость выглядела, как пышная розовая орхидея с бархатной алой серединой. Скажите мне, что у него не останется шрама. Но ей нужно было волноваться о собственном будущем. Рейс справится.
