– Ага, – сказала Алекс. – Ну ладно.

Тернер улыбнулся, и на щеках у него показались ямочки. Улыбка была мальчишеской, довольной, почти искренней.

– Ну вот видите.

Он отвернулся от нее и не спеша пошел назад к своим людям.

Алекс подняла глаза на серый готический собор Пейна Уитни. Он был не похож на спорткомплекс, но здесь ничто не выглядело тем, чем являлось. Вы же этого хотите, разве нет?

Детектив Авель Тернер понимал ее лучше, чем ее когда-либо понимал Дарлингтон.

Хорошо. Лучше. Лучшее. Вот путь, который приводит сюда. Чего не понимал Дарлингтон и, скорее всего, все остальные усердные, прилежные детишки, так это того, что Алекс хватило бы куда более скромного будущего, чем Йель. Дарлингтон постоянно стремился к идеалу, к чему-то выдающемуся. Он не знал, какой драгоценной может быть нормальная жизнь, как тяжко оставаться в норме. Ты начинаешь спать до полудня, прогуливаешь один урок, один день школы, теряешь одну работу, потом другую, забываешь, как ведут себя нормальные люди. Забываешь язык обычной жизни. А потом, поневоле, попадаешь в страну, откуда нет возврата. Ты живешь в государстве, где земля словно всегда выскальзывает у тебя из-под ног, и тебе не вернуться на твердую почву.

И неважно, что на глазах Алекс делегаты «Черепа и костей» предсказывали товарные сделки с помощью внутренностей Майкла Рейса или что она однажды видела, как капитан команды по лакроссу превратился в мышь-полёвку (он запищал, а потом – она готова была поклясться – затряс крошечным розовым кулачком). Для Алекс «Лета» была дорогой назад к норме. Она не нуждалась в том, чтобы быть исключительной. Она даже не нуждалась в том, чтобы быть хорошей. Достаточно было быть приемлемой. Тернер разрешил. Иди домой. Иди спать. Прими душ. Вернись к настоящим делам – попытайся справиться с учебой и закончить первый курс. В первом семестре оценки Алекс были настолько плохими, что ей дали академический испытательный срок.

Она городская.

Только вот общества обожают задействовать городских девочек и мальчиков в своих экспериментах. Потому-то и существует «Лета». По крайней мере во многом поэтому. И сама Алекс большую часть жизни была городской.

Она окинула взглядом фургон коронера, припаркованный частично на тротуаре. Тернер по-прежнему стоял к ней спиной.

Когда люди не хотят, чтобы их заметили, притворяться беззаботными – ошибка. Вместо этого она решительно пошла к фургону, делая вид, что спешит в общагу. В конце концов, было поздно. Обойдя машину, она быстро посмотрела в сторону Тернера и заглянула в широко раскрытые двери фургона. Коронер в форме повернулся к ней.

– Привет, – сказала она.

Он настороженно застыл, чуть пригнувшись и загораживая ей обзор. Алекс подняла одну из двух золотых монет, которые хранила в подкладке пальто:

– Ты уронил.

При виде блеска он машинально потянулся за монетой – отчасти из вежливости, отчасти по привычке. Когда тебе что-то дарят, подарок нужно принять. А еще дело было в рефлексе сороки: его манил блестящий предмет. Она почувствовала себя сказочным троллем.

– Я не думаю… – начал он.

Но как только пальцы коронера сомкнулись на монете, его лицо обмякло. Принуждение возобладало.

– Покажи мне тело, – сказала Алекс, наполовину ожидая, что он откажет.

Она уже видела, как Дарлингтон показывал монету охраннику, но сама ни разу не пользовалась монетой принуждения.

Коронер, и глазом не моргнув, попятился и протянул ей руку. Она забралась в фургон, бросив быстрый взгляд через плечо, и закрыла дверцы. У них мало времени. Меньше всего ей надо было, чтобы водитель или, хуже того, Тернер постучал в дверцы и обнаружил, что она беседует с коронером, стоя над трупом. К тому же, она толком не знала, как долго будет действовать принуждение. Этот магический трюк принадлежал «Манускрипту». Члены общества специализировались на магии зеркала, чарах и внушении. Наложить заклятие можно на что угодно. Самым знаменитым из таких заколдованных предметов был презерватив, убедивший одного распутного шведского дипломата расстаться с конфиденциальными документами.

Чтобы придать таким монетам силу, требовалась колоссальная магия, поэтому в «Лете» они были наперечет, и Алекс берегла выданную ей пару. Почему же она сейчас так легко с одной из них рассталась?

Приблизившись к коронеру в замкнутом пространстве, она заметила, как раздулись его ноздри, когда он ощутил, как от нее пахнет, но его пальцы уже лежали на молнии мешка для трупов, а в другой руке он сжимал монету. Он двигался слишком быстро, словно в перемотке, и Алекс захотелось попросить его просто остановиться на секунду, но мгновение спустя он уже расстегивал мешок. Черный винил разошелся, как фруктовая кожура.

– Господи, – выдохнула Алекс.

Под кожей на хрупком лице девушки проступали голубые вены. Одета она была в белую хлопковую камисоль, рваную и мятую там, куда снова и снова ударял нож. Все раны были сосредоточены в области сердца, и лезвие вонзалось в тело девушки с такой силой, что, видимо, грудина начала ломаться, кости треснули и оставили неглубокую кровавую впадину на ее груди. Алекс внезапно пожалела, что не прислушалась к совету, так прямолинейно высказанному Тернером, и не пошла домой. Это не выглядело, как вышедший из-под контроля ритуал. Это выглядело, как личная месть.

Она сглотнула поднявшуюся к горлу желчь и заставила себя глубоко вдохнуть. Если эта девушка так или иначе пала жертвой одного из обществ или занималась магией, от нее по-прежнему должно было пахнуть Покровом. Но, поскольку в фургоне висела вонь самой Алекс, унюхать, чем пахнет тело, было невозможно.

– Это ее парень.

Алекс взглянула на коронера. Обычно находящиеся под воздействием принуждения из кожи вон лезут, чтобы услужить.

– Откуда ты знаешь? – спросила она.

– Так сказал Тернер. Его уже забрали на допрос. У него есть судимости.

– За что?

– За торговлю и хранение. И у нее тоже.

Разумеется. Парень толкал наркоту, и эта девушка тоже. Но от торговли по мелочи до убийства далеко. «Иногда, – напомнила она себе. – А бывает, что очень даже близко».

Алекс снова посмотрела на лицо девушки. Та была блондинкой и немного походила на Хелли.

Сходство было едва заметным, по крайней мере внешнее. Но как насчет внутреннего сходства? Во вспоротых ранах все они были одинаковы. Девушки вроде Хелли, девушки вроде Алекс, девушки вроде этой должны вечно бежать, иначе неприятности рано или поздно их настигнут. Эта девушка просто бежала недостаточно быстро.

На ладони девушке надели бумажные пакеты – насколько понимала Алекс, чтобы сохранить улики. Возможно, она оцарапала нападающего.

– Как ее зовут? – это не имело значения, но имя нужно было Алекс для отчета.

– Тара Хатчинс.

Алекс записала его в телефоне, чтобы не забыть.

– Прикрой ее.

Она была рада, когда коронер застегнул мешок с искалеченным телом. Все это было ужасно, мерзко, но это не значило, что Тара была связана с обществами. Люди не нуждаются в магии, чтобы совершать зверства.

– Время смерти? – спросила Алекс. Ей казалось, что это одна из подробностей, которые должны быть ей известны.

– Около одиннадцати. Из-за холода сложно сказать точнее.

Она замерла, взявшись за ручку двери фургона. Около одиннадцати. Как раз, когда два кротких Серых, которые никогда никому не доставляли неприятностей, распахнули пасти, будто решили проглотить весь мир, и что-то попыталось пробиться в меловой круг. Что, если это существо нашло Тару?

Что, если ее парень настолько обдолбался, что решил, будто сможет пырнуть ее ножом прямо в сердце? В мире полно чудовищ. Алекс не раз их встречала. На данный момент она «выполнила свой долг». Более чем.

Алекс приоткрыла дверцу фургона, оглядела улицу и спрыгнула.

– Забудь, что ты меня видел, – сказала она коронеру.

На его лице появилось неопределенное растерянное выражение. Оставив его в ошеломлении стоять рядом с телом Тары, она перешла улицу и двинулась прочь по тротуару, держась темной части улицы, подальше от полицейских прожекторов. Вскоре принуждение должно выветриться, и он спросит себя, как у него в руке оказалась золотая монета. Он положит ее в карман и забудет о ней или выбросит, не сообразив, что металл настоящий.