Плотный силуэт профессора был узнаваем издалека. Он спешно прибыл из больницы, чтобы взойти на подиум, где стоял теперь, слегка склонившись вперед, пяти футов и трех дюймов ростом, сильно заросший бородой и внушительный в своей стати. Его движения были угловатыми и дергаными, а когда он говорил, лицо его становилось неестественно оживленным, превращаясь практически в гримасу. Лекция, касавшаяся вопросов клинических и лабораторных техник, была преподана с позиций опытного практика и содержала множество отсылок к статистике, но также подчеркивала, снова и снова, важность эмоционального контакта с пациентами. Знающий свое дело, профессиональный и временами слегка суетливый, этот человек был очень скромен и очевидно добр. Порой было трудно поверить, что это не кто иной, как Эйген Блейлер, один из наиболее уважаемых психиатров в мире, чьи методы изучали в учебных классах по всей Европе и обсуждались самыми активными студентами после занятий.

Еще один лектор в том же отделении выглядел как угодно, но не скромным. Высокий, безупречно одетый, с аристократическими манерами и интонациями, он был внуком знаменитого врача, который, по слухам, являлся внебрачным ребенком великого Гёте. Он представлял собой соблазнительную смесь уверенности и чувственности – даже некоторой уязвимости, – и прибыл пораньше, чтобы присесть на скамейку, к которой каждый из присутствующих в зале стремился подойти, чтобы поговорить с ним. Его лекции были открыты не только для студентов, но и для всех желающих, а высокое качество, увлекательность и широкий диапазон затрагиваемых тем сделали эти лекции настолько популярными, что их пришлось перенести на более крупную площадку. Вскоре этот человек «обзавелся восторженной, бросающейся в глаза женской свитой» из числа так называемых «цюрихбергских дам в пальто» – представительниц богатейшего городского района Цюрихберг. Они «с самоуверенностью и достоинством заявлялись на каждую его лекцию и занимали лучшие места, чем провоцировали неприязнь со стороны студентов, вынужденных стоять в заднем конце зала». Потом «дамы» стали приглашать своего кумира к себе домой, чтобы он вел там частные дискуссионные клубы. Дочь одной из этих женщин нелестно отзывалась об этих поклонницах профессора как о «сексуально озабоченных фанатках или климактерических истеричках».

Вместо того чтобы обращаться к сухой статистике и инструктировать будущих практиков насчет лабораторных техник, Карл Юнг (а это был именно он) говорил о семейной динамике и рассказывал реальные истории из жизни разных людей, часто женщин, таких же, как те, что присутствовали среди его публики. Он имел в виду – и даже прямо говорил, – что их собственные «тайные истории» содержат в себе ключ к намного большему количеству истины, чем то, что врачи смогли бы обнаружить самостоятельно. Заложенное в его словах послание было волнующим. Его обезоруживающая интуиция порой казалась чем-то волшебным.

То были учителя Роршаха, сформировавшие не только его собственный жизненный путь, но и будущее психологии.

В первом десятилетии XX века Цюрих был центром существенной трансформации понимания и лечения психических заболеваний. К началу века в научном поле присутствовало глубокое разделение между уважением к субъективному внутреннему опыту и попыткой достичь научной респектабельности, фокусируясь на объективных данных и основных законах. Были ученые, известные как «психопатологи», часто французы, которые стремились изучать разум, и другие, чаще немцы, занимавшиеся так называемой «психофизикой», – эти предпочитали резать скальпелем мозг. На этот профессиональный и географический разброс позиций накладывалось, хоть и не везде, институциональное разделение между психиатрами, которые обычно были сосредоточены в больницах или клиниках, и психологами, работавшими в университетских лабораториях. Психиатры старались вылечить пациентов, психологи же изучали науки. Бывали случаи «перехода из партии в партию», и наиболее значительный вклад в развитие психологии часто вносили практикующие психиатры. Фрейд и Юнг, например, оба были психиатрами и докторами медицины. Но психиатры были врачами, имевшими степень в области медицины, психологи же являлись учеными-исследователями и получали степень в области философии.

Несмотря на успехи в неврологии и классификации болезней, среднестатистический психиатр XIX века не мог сделать почти ничего, чтобы по-настоящему помочь людям. Впрочем, по большому счету, то же самое можно было сказать о медицине в целом: ни антибиотиков, ни анестезии, ни инсулина. Описывая жизнь врача более ранней эпохи, Джанет Малкольм пишет: «Медицина во времена Чехова была бессильна излечить то, что она лишь недавно начала осваивать. Врачи понимали суть заболеваний, но не могли лечить. Каждый честный доктор считал свою работу крайне депрессивной». Психиатрия же находилась в еще худшем состоянии.

За пределами медицины границы между академической «твердой» наукой и гуманитарными науками были все же пересмотрены. Должна ли цель психологии заключаться в том, чтобы научным способом определить состояние человека, с описанием симптоматики и законов, по которым развивается заболевание, или же она состоит в том, чтобы более гуманистическими методами попытаться понять конкретную личность и причину ее страданий. Говоря практическими терминами, должен ли начинающий молодой психолог изучать научный метод или же философский? В прежние времена – до Фрейда и современной неврологии – психологию рассматривали главным образом как ответвление философии. Просто не существовало иного способа попытаться понять человеческое сознание. Медицинские доктрины тоже во многом совпадали с религиозными учениями о добродетели и грехе, характере и самоограничении. Психиатры пытались лечить случаи одержимости бесами, а их самой продвинутой технологией был месмеризм.

Роршах был студентом, когда все это начало меняться. Фрейд выработал теорию бессознательного разума и сексуальных мотивов, которая свела воедино психопатологию, психофизику, а также новую эффективную дисциплину – психотерапию, в то же время заново интегрируя гуманитарные науки в науку естественную и задавая новое разделение между нормальностью и болезнью. Казавшиеся раньше бессмысленными фантазии психопатических пациентов теперь расшифровывались, а их болезни лечились методами, основанными на допущениях, которые выглядели невероятными в глазах ученых-материалистов, исследовавших мозг.

Однако в то время, когда Роршах поступил в медицинское училище, все, что было у Фрейда, – это диван в его венском кабинете и узкий круг клиентов-невротиков. За первые шесть лет после выхода в печать «Толкования сновидений» было продано всего 351 экземпляр этой книги. С точки зрения научной и институциональной респектабельности, а также ресурсов и международной репутации, которые нужны были, чтобы устояться по-настоящему влиятельному движению, психоанализу был очень важен Цюрих.

Медицинское училище при Цюрихском университете было гибридным институтом, привязанным к Бургхёльцли, – лаборатории, университетской психиатрической клинике и учебной больнице, открытой в 1870 году и, ко времени описываемых событий, признанной лучшей в мире. Это было крупное учреждение, стоящее на балансе кантона Цюрих, а находились там в основном необразованные пациенты из низших слоев общества, страдавшие от шизофрении, третичного сифилиса и других болезней, имеющих психические причины или последствия. Однако руководство больницы было связано также и с недавно созданной кафедрой психиатрии университета.

В большинстве университетов авторитетные профессора психиатрии были исследователями мозга, имевшими маленькие клиники и небольшой набор практических примеров, на основе которых они могли учить студентов. Но любой профессор психиатрии в Цюрихе, как пишет историк Джон Керр, был в ответе более чем за сотню пациентов, большей частью неизлечимых. И эти пациенты были местными, они говорили на нижнегерманском наречии или же цюрихском диалекте немецкого, – профессор мог в буквальном смысле не понимать их слов. Неудивительно, что ряд директоров клиники очень быстро покинули эту должность по собственному желанию, и, в то время как университетская профессура набирала влияние и стать, район Бургхёльцли был более знаменит в окрестностях благодаря публичному дому, стоявшему на отшибе, а вовсе не больнице. Были изменения к лучшему под руководством директора Августа Фореля, но и он вскоре уволился. В 1898 году Форель передал бразды правления клиникой Эйгену Блейлеру (годы жизни которого – 1857–1939 – практически полностью совпадали с жизнью Зигмунда Фрейда).