Похоже, я сделала глупость. В считаные минуты последовал безумный телефонный звонок из Мельбурна. Мама пребывала в полноценном кризисном режиме, требуя подробностей инцидента, имена и контакты врачей и прочее. В тот момент я чувствовала себя слишком дерьмово, чтобы отбиться от нее, но теперь сожалею, что мне не хватило присутствия духа. Тем более что в конце монолога она отчитала меня за проживание в халупе (не очень-то справедливо, мысленно отметила я, учитывая, что сама она обитает на воде, и умалчивая о том, как часто она являлась ко мне, чтобы принять душ) и упрекнула в отсутствии у меня частной медицинской страховки.
Из сумки снова доносится настойчивое жужжание. Я протягиваю руку и вытаскиваю телефон.
– Привет, мам.
– Как ты? Что-нибудь изменилось?
– Я в порядке.
– Ни двоения в глазах, ни тошноты?
– Честное слово, у меня всего лишь несколько синяков. Через пару дней буду как огурчик.
– Не глупи, Чарли. Ты явно в шоке. Тебе нельзя оставаться одной. Твоя кузина Джез уже едет в Лондон. Она заберет тебя с собой в Девон.
– Мам, я не могу ехать в Девон! Мне надо работать.
– Никакой работы. Я говорила с твоим боссом, и он дает тебе отпуск до конца недели.
– Он согласился на это? – Откровенно говоря, я поражена. Мой невыносимый босс Карл – самый несимпатичный человек на планете, особенно когда дело доходит до любого рода недомоганий. Тебя должна сразить лихорадка Эбола, чтобы он соблаговолил дать отпуск по болезни.
– Он, конечно, немного поворчал, но я напомнила ему об уставных обязанностях работодателя.
Господи! Да он сократит меня в два счета! При мысли о том, как моя мать звонит Карлу и выдвигает ему ультиматум, головная боль пульсирует еще сильнее. Кроме того, с июня прошлого года в коридорах шепчутся о грядущей реорганизации. Мне нужно вернуться на работу как можно скорее; иначе я лишусь места, прежде чем прозвучит слово «увольнение».
– И врач сказала, что никаких ЖК-экранов как минимум неделю.
– Я уверена, что она просто перестраховывается, мам.
– Не говори глупостей. Сотрясение мозга – это очень серьезно. Абсолютно необходимо, чтобы ты отдохнула и полностью восстановилась. – Моя мать всегда упивается бедствиями, вот и сейчас ее голос звенит от радостного возбуждения. Я вздыхаю, зная, что возражать бесполезно.
– Хорошо. Я поеду в Девон на несколько дней. Но только пока в моей квартире идет ремонт. – Я надеюсь, что он завершится в самые короткие сроки.
– Свежий воздух пойдет тебе на пользу, Шарлотта. И животные окажут благоприятный терапевтический эффект.
Господи. Я совсем забыла о собаках. Моя кузина Джез управляет престижным питомником, который рекламируют как своего рода роскошный отель для домашних животных. Он называется «Собачий уют», а вместо клеток или загонов собак держат в отдельных люксах. Есть клубные люксы, представительские люксы и даже пентхаус, просторнее, чем вся моя квартира. В каждом люксе установлена миниатюрная кровать (в комплекте с одеялом и подушками), и имеется окно с видом на площадку для выгула. Есть даже бассейн для гидротерапии, и предоставляются услуги шофера по доставке собак из дома в гостиницу и обратно. Мама прекрасно знает, что я не собачница (эвфемизм для неудачника, по ее мнению), так что последняя реплика звучит почти как издевательство. И, хотя я люблю кузину Джез (и всегда восхищалась ее предприимчивостью, даже если она предполагает заискивание перед богатеями), при мысли о том, чтобы провести Рождество в собачьей гостинице в окружении тявкающих раскормленных терьеров, вместо того чтобы валяться дома на диване с обширной коллекцией DVD, мне хочется плакать.
После разговора с матерью я, совершенно разбитая, размышляю о том, как в одночасье рухнула моя жизнь. Еще пару недель назад я чувствовала себя счастливой в отношениях (хотя и с неверным мужчиной), имела хорошо оплачиваемую работу айтишника (с отвратительным боссом) и проживала в доступной (пусть даже не слишком обустроенной) квартире. Теперь я временно бездомная, одинокая и, скорее всего, безработная. Как и почему все это произошло? Чем я это заслужила? Я не религиозный человек, но всегда интуитивно придерживалась буддийского взгляда на вещи, который сводится к нехитрой мысли: что посеешь, то и пожнешь. Неужели я, сама того не ведая, навлекла на себя все эти невзгоды? Я порылась в памяти, анализируя свои поступки за последние месяцы. Допустим, я разворчалась на рабочем совещании на прошлой неделе, когда Карл объявил о скором переходе к практике «свободного стола»[9] в связи с сокращением накладных расходов. (Я лишь заметила, что за выслугу лет имею право на собственное личное пространство, хотя бы ограниченное ящиками стола, на что вечно недовольный Карл заявил, что выслуга лет предполагает обязанность подавать пример остальным.) А еще я не слишком любезно обошлась с бродягой, который приставал ко мне на выходе из супермаркета «Теско»[10] прошлым вечером. Но он вынырнул из темноты и напугал меня до смерти, и я не думаю, что такой подход должен приветствоваться. Хотя старик казался вполне безобидным. Может, если бы я вернулась в магазин, то застала бы его там? Или уже слишком поздно заглаживать вину? И вообще, имеет ли закон кармы обратную силу?
В сознание возвращаются слова Лайонела, брошенные в тот вечер, когда он признался в измене. «Иногда ты умеешь быть такой беззаботной, Чарли. Честно говоря, я думал, тебе все равно». Мне было не все равно, но, возможно, по другой причине. Я проснулась на утро после его ухода с ожиданием щемящей боли в сердце, но вместо этого почувствовала что-то вроде изжоги. Да, внутри все как будто выжжено: злостью на любовь, злостью на Лайонела и больше всего – на саму себя, за то, что позволила отнять у меня часть жизни. В конце концов, я тоже оказалась неверной – в некотором смысле. Я изображала счастливую жизнь, но не чувствовала себя счастливой.
Внезапно появляющаяся медсестра отдергивает занавеску.
– Проснись и пой, – отрывисто говорит она. – К тебе посетитель. – Она отступает в сторону, и я вижу у нее за спиной Джез – в выцветшей зеленой куртке от Barbour и плоской шерстяной кепке из тех, что любят валлийские овцеводы. Ее темно-каштановые волосы собраны в тугие пучки по обе стороны головы, широкие брови высоко изогнуты, почти исчезая под козырьком кепки.
Джез кивает медсестре, когда та уходит, и делает шаг к кровати.
– Ох, – сочувственно произносит она, оглядывая меня.
Я глуповато помахиваю рукой.
– Спасибо, что приехала. Хотя в этом и нет необходимости. – На самом деле для меня облегчение – видеть сестру, и я безумно благодарна ей за то, что она проделала весь этот путь.
Джез улыбается.
– Я думала, твоя мама преувеличивает. Но должна сказать, что выглядишь ты хреново.
– Я тоже рада тебя видеть.
– А ты не могла… откатиться в сторону или что-то в этом роде?
– Я обязательно попрактикуюсь в следующий раз.
Джез оглядывается через плечо и понижает голос.
– Что за мерзкий запах?
– Может, крови? Смерти? Это больница.
Джез качает головой и морщит нос.
– Больше похоже на дезинфицирующее средство.
– Я попрошу их ничего тут не драить.
– Не беспокойся. Я не собираюсь тут долго торчать. С тобой закончили?
– Думаю, они собираются проделать еще несколько унизительных процедур.
Джез слегка хмурится.
– Дело в том, что… у меня времени в обрез.
– О!
– Ты идти можешь?
– Как далеко?
– Я припарковалась во втором ряду прямо у входа.
– Это в Челси-то? С ума сошла? Тебя же отбуксируют!
– Нет, если ты поторопишься.
Когда спустя несколько минут мы выходим на улицу, щурясь от яркого дневного света, потрепанный «Лендровер» Джез каким-то чудом все еще стоит там, где она его оставила. Пока я с трудом пробираюсь на переднее пассажирское сиденье, Джез убирает с приборной панели знак парковочного разрешения инвалида и прыгает за руль.
