…Вася не удержался, похвастался своей победой над Чугунихой приятелям Сёмке и Ромке:
— Ох, братцы, у неё фигура обалденная: бёдра не обхватишь, а талия — почти осиная.
Эти ребята не обращали внимания на толстух — им здоровенных мужиков надо, — пытались ухаживать за девочками, и всё зря, дальше поцелуя дело не заходило.
Параша, пообщавшись с Васей, поняла, что с такими молоденькими вполне можно заниматься любовью, но она всё же не была блудницей, и когда Сёма и Рома, конечно поврозь, обратились к ней с непристойными предложениями, выставила их за дверь. Для неё важны были оригинальность подхода и уважение её религиозных чувств.
Сёма попросил её научить молитве «Отче наш...», перед этим извинившись за предыдущий приход. Она оживилась: чего только не придумают юноши, чтоб втереться в доверие, — и два дня разучивала с ним псалмы, постепенно одевалась смелее, показывала ляжки и груди, проверяя реакцию. Он испытание выдержал, не повёлся, тогда она разрешила остаться ночевать по его просьбе, он попросил полежать с ней в кровати — благо кровать была одна, — заверяя, что он помолился, чтобы избавиться от искушения и греховодства. Она поверила, но к утру убедилась, насколько коварен бывает даже юный семинарист...
Рома попросил её научить креститься, то ли справа налево, то ли наоборот, и бить поклоны. Она понимала, что к чему, но вошла в азарт и решила подыграть.
Кланяясь, юноша постоянно утыкался лицом ей в ляжки и нежно их целовал. Она стала подбирать подол повыше, и он уже целовал ей лобок, входные половые губы и клитор.
Такого интима ещё не бывало в её биографии. Она застонала, задрожала и попросила достать из широких штанин его орудие.
— Мою рыжую посмотрел, теперь покажи свой. О-го-го, очарование... Впервые вижу такой большой у такого малого. Какой красавец! В ответ и мне захотелось поцеловать и пососать твою залупу... Ого, сколько налил мне в рот, это впервой, до сих пор мне заливали только туда... Теперь на всю ночь — то воля неба — я твоя, но в рот больше не будем...
Так что, как поладили они, никакого секрета нет. Главное для её самооправдания: «Они сами пришли, сами меня соблазнили, я вообще не хотела, ну, может, чуть-чуть...»
Три наших юных витязя, три наших мушкетёра начали потихоньку навещать поочерёдно свою крутобёдрую Констанцию до самого ухода в армию, и все четверо были довольны.
В их медовый месяц три плюс одна кровать скрипела сутками напролёт. Они разбудили в ней первобытный инстинкт, оказалось, что она ненасытна в блуде.
Она фантазировала, воображала себя Евой, которая только что познала себя женщиной, и в ту же ночь под злополучным деревом её познали трое: Адам и божьи слуги Мишаня и Гаврюша, — и это было так здорово, так прекрасно, что они обтрясли при этом всю яблоню и яблоки падали им на головы, и на члены, и ей прямо на...
Или вот она Констанция и в своём шикарном будуаре за одну ночь приняла всех трёх мушкетёров и почувствовала их ласку и буйство солдата — так, что ножки кровати треснули, а полог порвался...
Или вот ещё: она Василиса Прекрасная, и на широкой печи её ласкают, целуют и, конечно же, е…ут и е…ут три богатыря: Карачаевец, Никитич и Попович, — а она вся такая счастливая: сияет, смеётся и поёт... А печь треснула и задымила, и пришлось вызывать печника…
А в реальности иногда случалось, когда утром один юноша уходил, в дверях встречался со вторым, который позволял Параше встать и умыться только после второй... перерывчик небольшой...
***
Сон Параши
И снится ей: она доисторическая женщина мезозойской культуры, белокурая белая стройная спортсменка, кроманьонка и просто красавица, вся одежда — фиговый листок на манде, собирает коренья. К ней крадутся три динозавра с нехорошими намереньями, она бросает плетюху и даёт стрекача, оторвалась — и тут же угодила в лапы лохматых, небритых, на лицо ужасных, темнокожих охотников-неандертальцев из соседнего племени.
Их двенадцать, все они сразу захотели её, у всех встали на неё здоровенные члены, они окружают её, сопротивление бесполезно, разложили прямо на камнях, сорвали последнюю одежду, выстроились в очередь, и е…ут, е…ут её с первобытной страстью, и орут, как Тарзан в джунглях. Она добросовестно подмахивает. Когда двенадцатый кончил, они утратили бдительность, заспорили, кто будет первый второй раз, решили бросить жребий, она дала дёру. Шансов догнать у них не было. На бегу сорвала лист смоковницы и прикрыла наготу, восстановив утраченную одежду.
Добравшись до своего племени, рассказала о приключении своим подружкам, им оставалось только позавидовать.
...Просыпается. Её е…ёт всё тот же Вася.
— Как же вы мне надоели, каждый день одно и то же, никакой фантазии. И зачем я только сбежала от неандертальцев? Как же нежно они меня любили и хотели ещё и ещё...
***
Никто ни разу не признался, чем они с ней занимались, иногда до утра, на расспросы отвечали:
— Пьём чаи-лимоны, говорим за жизнь, она знакомит нас с Пятикнижием Моисея и с Ветхим Заветом...
Мой дом в селе был через два дома от крайнего дома Прасковьи Чугуновой, я был слишком мал, чтобы попытаться быть четвертым, поэтому побывать на пиру буйных интимных страстей не пришлось, пьянящий мёд Параши не вкушал, пиво не пил, усы не мочил.
Я познал прелесть интима только после восемнадцати — в подростковом возрасте не довелось, — аккурат перед отъездом в город Таганрог: соседка принудила меня в бане, а я перед этим принудил её младшую прямо в её горнице три раза и ошибочно думал, что поимел за ночь всех троих соседских дочек. Потом ещё трижды было с младшей, когда она ходила в лес за орехами, грибами и земляникой. Я выслеживал её, она бросала корзинку и давала дёру, а устав от погони, останавливалась, ложилась на кучу сухого мха и зажмуривалась...
... ... ... ... ... ***
Так что случай у нас в Навашине, когда Вовка Мальков поимел свою бабушку Нюру и проболтался Федьке Кочеткову, не исключение, а почти правило:
— А я уже неделю как бабу Нюру е…у, раз, а то и два за ночь. Первая моя женщина, ох и сладкое, оказывается, дело, особенно в конце, обалденно приятно, а как хочется потом ещё и днём. Она уже бегает от меня, да всегда догоняю; ежели встал, удержаться невозможно, она крутится, вертится, говорит: «Нет-нет, днём не дам, могут застукать, всё видно, подожди до ночи», — но, заполучив х…й в свою п…ду, преображается, лицо молодеет и сияет от восторга.
— Да как же ты её уговорил? Я своей намекнул — отхлестала мокрой тряпкой. «Охальник, — говорит, — чего удумал — «дай разок». Грех это, что я на исповеди батюшке скажу? Да и стара я для этого дела».
— А у нас само собой случилось, я не просил и не надеялся, но знал, что по окончании школы некоторые выпускники е…ут своих тётушек, получают после последнего звонка первый урок интима, но у меня подходящей тёти нет, а чтоб со своей бабушкой — и думать не смел.
А она пригласила на печку спать, хотя вместе мы на печке спим только зимой. Заснул у неё под боком, как всегда. Просыпаюсь — батюшки, на ней лежу и вместе е…ёмся, только полати трещат. И всё это как-то отвлечённо, будто не с нами происходит, как во сне, будто не мы, оба зажмурились, и тогда нам не стыдно.
А как оказался мой х…й у неё в п…де, убей не знаю. Утром опять на неё залез, это уже помню, начал её развращать и совращать: «Дай ещё, ещё раз хочу, сил нет как хочу...» И как ляжки ей раздвинул, и как х…й туда вставлял, теперь помню. Она сначала вроде против, но не очень, затем наоборот. Я от волнения промахиваюсь, не получается, а она помогла в п…ду вставить и вроде как спит, но чуть-чуть подмахивает, а я уж не чуть-чуть, а на всю катушку дрючу её, и обоим приятно. Оказалось, у неё очень молодой и горячий канал, и х…й очень туго и плотно входил, первый раз думал — целку ломаю, потом, правда, канал разработал и х…й легко заскользил.
