Девочка никак не отреагировала, она стояла у детского столика и листала книгу, вероятно ту самую со сказками, которую ей обещали почитать.

– Мила, доча, – окликнул девочку отец, – тетя спрашивает, как зовут твою куклу.

Я не могла не заметить, что Мила вздрогнула, когда услышала свое имя. Девочка повернулась к нам лицом, немного постояла, подошла ко мне, взяла куклу, и я с трудом из-за чудовищной дикции поняла, что она говорит:

– Эта кукла не моя, она Лили.

– Для Лили она слишком большая, она до нее еще не выросла, – сказал из своего угла Гриша.

– Мне можно с ней играть? – спросила девочка у отца.

– Никакой Лили нет, можешь играть здесь со всем чем хочешь, – Сергей Александрович говорил спокойно, но он явно был раздосадован.

Мила взяла куклу, прижала ее к груди и стала укачивать.

Сергей Александрович коснулся моего локтя и жестом предложил выйти из комнаты.

– Пусть поиграют без нас, – сказал он, когда мы о казались одни.

Мы вышли из спальни, спустились вниз и сразу повернули направо. Это оказался кабинет с большим письменным столом, справа от двери стояло мягкое кресло и диванчик, на котором едва ли поместилось трое взрослых людей.

Я заняла кресло, Сергей Александрович сел на диван, но потом встал, и, не спросив меня о том, переношу ли я табачный дым, закурил.

– Дети тяжело перенесли переезд, – сказал он. – Они не хотели уезжать. Здесь им сложно. Говорят с акцентом, друзей их возраста у них нет.

Сергей Александрович замолчал, видимо ожидая от меня какой-то реакции, но я молча разглядывала свои руки на коленях и мысль о том, что я допустила чудовищную ошибку, согласившись на эту работу, вот-вот должна была довести меня до мигрени. Я чувствовала удары в висок, подкатившую тошноту. Глаза болели от яркого света.

– Я немного от них отдалился после смерти жены, – продолжил свой рассказ Сергей Александрович. – Их бывшая гувернантка… – Сергей Александрович поднял глаза к потолку, как будто что-то припоминая, – не смогла поехать с нами, она была француженкой. Она им была словно мать. Теперь они как будто вновь разлучились с матерью, уже второй раз. Итак, я думаю в этом причина их замкнутости. На самом деле это очень активные, веселые дети, – закончил он.

– Понятно, – ответила я, лишь бы что-то ответить. – Понятно. А о какой Лили шла речь?

Сергей Александрович подозрительно посмотрел на меня.

– Мила сказала, когда держала в руках куклу, что это кукла Лили, – пояснила я.

Надо было также честно добавить, что мне было все равно о чем спросить или сказать, просто мне казалось необходимым говорить о детях, необходимым что-то узнать о них, прежде чем приступить к своим обязанностям и я выпалила первое что пришло мне на ум. У меня как-то вылетело из головы, что Сергей Александрович еще в детской сказал, что никакой Лили нет, но, задав свой вопрос, я это вспомнила и в висках застучали молоточки.

– Ах, это, – облегченно вздохнул Сергей Александрович. – Не знаю, – развел он руками. – Может быть какая-то ее французская подружка, а может быть из какого-то фильма запомнила.

Сергей Александрович еще пару раз выпустил дым, отложил сигарету и по внутреннему телефону позвонил в кухню. Через десять минут в кабинет зашла женщина, некрасивая, волосы с седыми прядями были собраны у нее на затылке в жидкий пучок. Я мысленно назвала ее старухой, но потом оказалось, что ей едва за сорок. У нее были широкие плечи, большие мужские руки, квадратное лицо, которое и в этот вечер и почти всегда выражало недовольство.

– Катя, – обратился к ней Сергей Александрович, – Татьяна пока еще осваивается, покажи ей все и вместе уложите детей спать.

Я пошла вместе с Катей. Казалось, что мое присутствие ее раздражает. В начале она мне показала мою комнату. Мы снова зашли в спальню детей, Мила и Гриша уже были там и играли с красным мячиком. Как я поняла они играли в футбол и как раз, когда мы зашли мяч отскочил в сторону двери и ударил Катю по ногам. Катя пнула мяч в сторону детей и как мне показалось по ее лицу, она была бы рада, если бы он попал кому-нибудь из них в голову. Я не успела ничего сказать, потому что Катя откинула занавеску слева и оказалось, что из детской спальни можно попасть еще в одну комнату, устроенную в мансарде над детской. Надо было подняться по лестнице шириной чуть более полуметра. Слева в комнате было маленькое круглое окошечко, под ним кресло с двумя подушками, справа кровать, тумбочка рядом, вдоль стены стеллажи и штанга, на которой весело несколько вешалок, все это можно было занавесить шторой. Мой чемодан уже стоял в углу.

– Санузлом можете пользоваться детским, – сказала Катя. – Белье я меняю раз в неделю, полы протираю тоже, а пыль и все такое вы уж сами, а то я прям разрываюсь. Тряпочку себе заведите и, вот, тут, – она показала батарею, устроенную в стене напротив входа, – сушите. Тряпочку я вам завтра какую-нибудь выделю. Никаких только кипятильников не включайте, а то у нас тут была одна. Взяли на грязную работу, а она свой чайник давай кипятить, мебель попортила, а будто в кухню ей тяжело спуститься, кипятка налить. В общем, вы тут ничего не варите, а то я узнаю, и все розетки отрублю! – закончила Катя зло.

Вместе с Катей мы помогли Миле и Грише переодеться в пижамы. Я прочитала им сказку о принце-лягушке. Я ждала, что дети уснут, не дождавшись конца сказки, но они даже не закрыли глаза. Гриша держал в руке маленькую машинку и возил ею по одеялу, а Мила, держа перед лицом руки, складывала пальцы то так, то эдак и смотрела на тень, которую они отбрасывали на стену.

Катя в это время приводила в порядок ванную комнату, периодически что-то роняя, затем в игровой вернула все, что брали дети, на полки, бубня под нос, что зачем снимать столько игрушек, взял одну и играй.

Я раздумывала, чтобы еще почитать, когда Катя зашла и махнула мне рукой:

– Заканчивайте, если мне непонятно что вы там бормочете, им и вовсе не разобраться.

Катя оставила горящим ночник, дети, по ее словам, засыпали всегда сами. Тут, она по-доброму улыбнулась, извинилась, если, что резко сказала, и пошла вниз, а я поднялась в свою комнатку. Здесь было очень тихо. Я чувствовала себя несколько лучше, прошло ощущение будто я в тумане, а вокруг меня что-то происходит на что я никак не могу повлиять. Я разложила вещи, достала халат, тапочки и теплые носки, мешочек с туалетными принадлежностями. Но потом подумала о том, что перед тем, как чистить зубы я с удовольствием выпила бы чай.

Я спустилась в детскую спальню и выглянула в окно. Фонари во дворе были выключены, но ночь была лунная, облака разошлись, и я увидела, что впереди поле, а за ним лес. Под окном пробежала собака.

Я посмотрела на детей, которые все еще не спали, они на меня никак не отреагировали, вышла и, пройдя через темную игровую комнату, оказалась на лестнице. Когда дверь за мной закрылась, я оказалась в полной темноте. Где выключатель я не знала и стала медленно спускаться, придерживаясь за стену и вытянув левую руку вперед, чтобы что-нибудь не задеть и не упасть. Глаза привыкли к темноте, я прошла один лестничный пролет и разглядела очертания китайской ширмы, очень эффектная при освещении, но лишняя в такой темноте, потому что загораживала окно на лестничной площадке. В этот момент я услышала стук, закрывающейся двери видимо в кабинет, где мы разговаривали с Сергеем Александровичем и, повинуясь внезапному порыву, я спряталась за китайской ширмой. Я присела на корточки и боялась вздохнуть, а самое главное жалела об этом порыве. Сердце билось так, что казалось вот-вот выскочит, я твердила про себя, что глупее ничего сделать нельзя, между тем я слышала шаги, кто-то шел к лестнице и разговаривал.

– По-моему все прошло благополучно, – сказал Сергей Александрович, я узнала его по голосу. Он закрывал дверь кабинета на ключ, я слышала характерное позвякивание связки и щелчки замка.

– Дети могут показаться странными, – ответил ему Дмитрий.

– Странные дети?