Стараясь держаться теневой стороны улиц, я, потеряв определенность цели, пошла вдоль сильно заросшей камышом Канавы, в сторону, где начинался когда-то татарский квартал. С непривычки я раскисла от жары, и даже узнавание каких-то памятных мне строений, таких, как моя первая школа или еще сохранившиеся старые ворота с тумбами не нарушало моего нарастающего равнодушия и недовольства своими действиями. Я брела по мало изменившимся улицам, думая, куда мне деть время до вечера, и вдруг, меня что-то остановило и притянуло взгляд. Напротив, на другой стороне улицы я увидела серый от времени деревянный дом, его декор отличался плавной кривизной провинциального модерна и каким-то особенным фронтоном с овальным отверстием посередине. Это отверстие, и видные сквозь него овальные куски вечернего или утреннего неба, я столько лет видела из окна своей детской. Я огляделась, и мне вдруг стало ясно, я нахожусь у бабушкиного дома, на улице, бывшей Тихомировской, позднее ставшей Челюскинской.

С трудом веря самой себе, я начинала узнавать некоторые сохранившиеся рядом старые дома. Мне до мелочей были знакомы эти двери, лестницы, и, когда- то нарядные, а теперь тёмные и обветшавшие, фронтоны. Наш, «дьяконов» дом я сначала не узнала, а узнав, долго не могла поверить что этот, сильно вросший в землю, старый дом и есть тот высокий и солидный особняк с двумя красивыми парадными.

Бывшее наше парадное было заколочено, низ двери, чуть покосившись, ушел в землю, но дом всё еще сохранял признаки когда-то добротного жилья. Кое-что было подновлено; ставни исчезли и на серых стенах, подчеркивая их возраст, ярко белели современные стеклопакеты.

Я провела рукой по створке бывшей двери, пытаясь в осыпающихся слоях краски найти следы от винтов, когда-то державших здесь медную табличку. Ко мне, опираясь на палку, подошла и поздоровалась старая татарка. До этого она подозрительно поглядывала на меня, сидя на лавочке у ворот. То, что происходило дальше, было неправдоподобно и похоже на сон. Тем не менее, всё было именно так.

Старуха вполне хорошо и почти без акцента обратилась ко мне по-русски, спрашивая, кого я ищу. Интонации её голоса и манера держаться что-то мне напоминали, но я никак не могла понять, что именно Мы понемногу разговорились, и только тогда мне стало ясно, что она и есть та наша бывшая соседка по двору Фатима, жена давно умершего красильщика Гаряя. Трудно было поверить, что такое может быть в наше время, но они никогда отсюда не переезжали. Фатима помнила нашу семью всех жильцов и обстоятельства той нашей общей другой жизни.

Мы смотрели друг на друга и обе не верили, что такое может быть.

– Как же не помнить! Здесь жил «акушерка», к нему ходили. Тут это помнят все женщин! – и, поворачивая ключ в замке ворот, совсем тихо добавила:

– кто еще есть живой… -

В нашей старой квартире теперь жил с семьей ее сын Сугут, тот самый, когда-то бегавший с нами во дворе бритоголовый карапуз. Теперь он стал человеком состоятельным, процветал в торговле и, по словам матери, был «началник». Фатима радушно пригласила меня войти, у нее были ключи от бывшей бабушкиной квартиры. Я внутренне преодолела себя, но отказаться было невозможно, хотя чувствовала, как это не нужно. Обижать Фатиму, в ответ на её радушие, мне не хотелось. Я уже знала, что если жизнь являет чудо, его нельзя гнать, проявляя свою волю.

Зайти в дом, где уже ничего не было из того, что сохранялось в моей памяти, и видеть все переделки, делавшие его неузнаваемым, было невыносимо тягостно. Все это полностью навалилось на меня, когда я вышла из дома и простилась с Фатимой. Она всё приглашала приходить в гости вечером, когда придут с работы Сугут и его жена. Я оценила её внутренний такт и поняла ненужность любых возвращений в прошлое.

Я уезжала на ночном скором. Лежа на жёстких комьях матраса и вдыхая от влажного белья смесь запахов хлорки и железной дороги, я пыталась уснуть. В такт колесному ритму, в голове стучали всплывшие неожиданно слова

«Не приходи по старым адресам

Не возвращайся в те места, где…»

«По несчастью или счастью

Истина проста –

Никогда не возвращайся

В прежние места…»

Господи, как же там дальше? И чьи это строчки?.. Кирсанов?.. Светлов?.. Заболоцкий?.. Нет, совсем не похоже…

Я погружалась в дремотное забытьё. Просыпалась от пробегавших по вагону встречных огней, толчков состава и колёсного скрежета, все не могла отделаться от этих, неизвестно откуда прилетевших строк. Они стучали в голове в такт колёсам.

Чьи они, я так и не вспомнила.

По небу полуночи

рассказ

В моих детских воспоминаниях есть одно, очень раннее. Оно прочно живёт в моей памяти, храня мелке подробности. Скорее всего, именно они эти новые для домашнего ребенка подробности и придали этому впечатлению яркость, поразившую меня и в тот день, и сохранившуюся на всю жизнь.

Все дело здесь, видимо, в особенностях детского восприятия. Маленькие дети видят происходящее вокруг под каким-то особым ракурсом. Их внимание фокусируется не на главном по смыслу, и не так как у взрослых, а скорее на мелких побочных деталях, и, возможно, оттого эти картины прошлого и остаются в памяти такими достоверными.

Я не раз убеждалась, что они, эти впечатления, еще и многослойны. Мысленно возвращаясь к ним и снимая еще один внешний слой. всегда открываешь для себя что-то ещё.

Это было в годы, когда я только начинала знакомиться с миром, окружавшим дом на тихой астраханской улице, где тогда жила наша семья. Кроме бабушки и деда, в этом простором Ноевом Ковчеге жила тётя Нина, мамина старшая сестра с мужем, дядей Лёшей. и мы с мамой. К этой компании следует добавить временами наезжающего из Москвы папу, мою няню Марусю и бабушкину помощницу и домоправительницу, Маню. Маня эта жила у бабушки давно и была во многом незаменима. Она имела характер независимый и шумный и все, кроме бабушки, немного побаивались её острого язычка.

Что касается моей дорогой няни, то Марусей звала ее только я, потому, что так ей хотелось, а подлинное ее имя было Аграфена, Придя в наш дом, она его вначале хотела скрыть, стесняясь его и считая деревенским. Папа объяснил ей, что имя это греческое и красивое, потому что очень древнее. Папа умел убеждать, поэтому «нянь-Марусей» она осталась только для меня (притом на всю нашу жизнь), все же остальные стали ее звать Граней, и это имя удивительно подходило ей, большой, громкоголосой и доброй.

В тот год папа был в отъезде, и мы с мамой зазимовали в Астрахани. Приближался Новый год, но тогда, в двадцатые годы, еще никто толком не мог понять, праздник ли это, и как теперь быть с этой календарной датой. В годы военного коммунизма, все старые праздники были отменены, и с ними повсюду проходила борьба безбожников и партийных активистов.

Одним указом большевики, вместе с Рождеством и Пасхой отменили и Новый год, посчитав, что все эти «буржуйские» елки и всякие там, песни-хороводы, следует отменить, как «опиум для народа», хлам и пережиток.

Но скоро все, включая руководителей новой жизни, поняли, что все-таки, несмотря ни на что, следует как-то закрыть щель, между календарными датами. Она назойливо о себе напоминала и требовала не просто заполнения, а некой вставки, отвечающей политике момента. Те, кому поручено было этим заниматься, пришли к идее проведения в эти дни праздников для детей. Их, в отличие от ёлок, проводили по утрам, и потому само собой возникло название «детский утренник».

На местах организация утрнников была поручена комсомолу. Бдительному комсомольскому слуху в самом звучании слов «Новый год» чудилась подозрительная старорежимность, они вслух не произносились и в бумагах никак не упоминались, а помещения, где проводились утренники, украшались лозунгами и портретами вождей, как и было положено, на всех детских и взрослых праздниках.