– Нет. Это западня.
– Кто эти враги?
– Нет однозначного ответа.
– Где мой брат Леонид?
– За Гранью.
– А точнее?
– Нет однозначного ответа.
– Почему я не могу попасть на Грань?
– Ваши проходы заблокированы.
– Кем?
– Нет однозначного ответа.
– Что мне делать?
– Обратитесь к сотруднику местного курирования порталов.
– Как спасти брата?
– Нет однозначного ответа…
Вот же, чёрт! Даже вездесущая магическая система, видимо, подвержена вирусу бюрократических отписок. Нет однозначного ответа! Да его никогда нет! Ладно, что-то нужно делать. По крайней мере, теперь я знаю, что Лёнчик за Гранью. Там-то я его быстро обнаружу. Но как теперь туда попасть? А кто у нас этот сотрудник местного курирования порталов? Да кто, конечно, тётя Роза! Срочно нужно бежать к ней.
Перепрыгивая ступеньки, Янка добежала до пролёта, ведущего на первый этаж, где располагались почтовые ящики. Ячейка седьмой квартиры была переполнена «позорными» красными квитанциями. Ох, да сколько же они задолжали? Тут, пожалуй, одной стипендией не расплатиться. Янка вытащила все торчащие бумажки, какие ей удалось достать. Нужно было срочно бежать к тёте Розе и отправляться на поиски брата. Времени на передышку не было. Такой уж сегодня выдался беспокойный день.
Чёрный дар или Кончина Бабы Яги
Невольники из чёрной пыли
При звуках траурного марша
Себя на зависти ловили,
Душою становились старше.
Что наши беды, что победы?
Издалека, как бисер с рисом,
Издалека, из поднебесья,
Где туча Вечности повисла…
Карагаевна умирала девятый день. Дочь Люда самоотверженно находилась при угасающей матери, чего, конечно, никак нельзя было ожидать от столь забубённой особы. Однако вскоре проявилась и причина столь рьяной жертвенности. Нет, отнюдь не дочерняя любовь двигала бывшим завучем, а ныне спившейся, изрядно опустившейся женщиной. Хотя дочь продолжала побаиваться суровую Карагаевну даже в таком полуживом состоянии. Но время от времени, когда старушка впадала в забытьё, МамЛюда таскала у неё из-под матраца деньги, предусмотрительно отложенные на предстоящие похороны.
Придумав ловкое оправдание своему подлому воровству, мол, сиделкам положена посуточная оплата, МамЛюда неслась в ближайший магазин, напоминающий сельпо доперестроечных времён. Благо, несмотря на все запреты, спиртным здесь торговали круглосуточно. Подматрацный гонорар пропивался стремительно, тут же, за ближайшим углом, и горе-сиделка понуро возвращалась к оставленной родительнице.
Мрачный, запущенный без хозяйского догляда домишко, словно умирал вместе со своей владелицей. Дом и раньше не производил впечатления основательного коттеджа, но в последние дни его обветшание становилось катастрофическим. Крыша прогнулась, облез и местами повалился редкозубый забор. Внутри стоял отвратительный смрад дешёвого курева и мочи. Белённые ещё весной стены потускнели и словно покрылись серым налётом.
Жадный глазок дочери-пьяницы рыскал по углам в поисках чего-нибудь пригодного для продажи. Но телевизор был снесён соседям сразу же, как только Карагаевна слегла. Металлическая утварь сдана в «цветмет» за сущие копейки. Пол не мылся, занавески тоже куда-то подевались. Самые заметные разрушения коснулись русской печки, что стояла теперь посреди кухни закопчённой замарашкой с отбитыми углами, сгорая со стыда. Комнаты словно скукожились и казались теперь маленькими захламлёнными чуланчиками, где во всех углах валяется ненужное грязное тряпьё.
Временами Карагаевна приходила в себя и принималась истошно орать. Противным, похожим на скрип сухого дерева голосом, она выкрикивала только одно слово:
– Возьмите! Возьмите!!!
МамЛюда, чтобы как-то облегчить муки хоть склочной и нелюбящей, но всё же матери, пыталась с ней говорить:
– Мама, чего взять-то? Что ты хочешь? Скажи!
Но старуха зыркала на дочь полуслепым ненавидящим взглядом и гнала прочь:
– Прочь, постылая! Ишь, чего, пьяниса бесстыжа, а туда же, как порядошна. Мяммя! Кака я тебе мама?! Растудыихувтрибогамать! Поди к чёрту, шалашовка подзаборная!
Отпрянув от проклинающей её матери, что находилась на пороге смерти, женщина заливалась горькими слезами. А как следует проплакавшись, с полным правом продолжала сбывать старухин скарб, так как, во-первых, это всё равно её наследство. Во-вторых, злобную гадину, называвшуюся её матерью, просто необходимо было хоть как-то наказать и хорошо бы успеть это сделать ещё при её жизни.
Иногда, осмелев после горячительного, мамЛюда даже бравировала своими «подвигами» перед Карагаевной. Дабы ткнуть носом, указав на теперешнее её беспомощное положение, дочь нарочито громко, словно говорит с глухой, сообщала:
– Ма-ам, а я самовар-то твой продала! Сдала вон в металлоприёмку. Так ты говорила, цены ему нет, мол, дореволюционный, из княжеского дома. Так вот, оказалось, ломаный грош ему цена. Знаешь семьсот рублей только и выручила. Дешёвка! – последнее слово было сказано столь злобно и мстительно, что становилось ясно: оно относится больше даже не к самовару, а к самой бывшей владелице оного.
Старуха никак не реагировала на тотальное разграбление своего жилища нелюбимой дочерью. Ненадолго приходя в сознание, отыскав Людку взглядом, её светло-голубые страшные глаза словно наливались серебром. В такие моменты она напоминала ядовитую змею, которая в любой момент может кинуться и смертельно ужалить.
Антип поздно узнал о состоянии бабки. На звонки забубённой мамаши он давно привык не обращать внимания. Сдав младшего умственно отсталого сына в интернат, мамЛюда месяцами не выходила из запоев. О старшеньком вспоминала только, когда, умирая от похмельного угара, клянчила гроши на «лекарство». То, что Карагаевна доживает последние дни, Антип узнал от бабкиного соседа, случайно столкнувшись с ним на рынке. Тот рассказал, мол, Людка уже из хаты последние ложки вынесла. Ты бы поторопился, паря, видать бабуся совсем плохая.
Бросив все дела, Антип тут же пулей рванул на кривую улочку с полудеревенским укладом. В пути его до дрожи колотила только одна мысль: «Только бы успеть! Только бы не опоздать!» Вбежав в покосившийся домик, он грубо оттолкнул мать от смертного одра. В порыве нежной преданной любви внук с восторгом, схватив бабкину руку, похожую на скрюченную куриную лапку, трижды ликующе возвестил миру:
– Беру! Беру!! Беру!!!
Тут же из открытого рта старухи вместе с последним смертным рыком выплыло чёрное дымное облачко, похожее на такое, что выпускают иной раз автомобили из выхлопной трубы. Антип словно только этого и ждал. Он втянул чёрный дымок с таким неподдельным удовольствием и смаком, словно нюхал самое вкусное на свете блюдо – свои любимые свиные шашлыки. Облачко уже полностью вошло в его раздувающиеся красные ноздри, а он продолжал вдыхать воздух с блаженным выражением лица, словно теперь это было уже не жареное мясо, а тонкий чарующий цветочный аромат. Да он и сам теперь напоминал раскрывающийся бутон. Его сутулые плечи расправились, запойное лицо потеряло одутловатую помятость, а глаза из блёкло-серых сделались стальными и сверкали теперь колючим торжествующим огнём.
Во время всей этой метаморфозы мамЛюда, опустив глаза долу, как кроткая смиренница, делала вид, что ничего необычного с её сыном не происходит. Преобразившийся Антип теперь не нуждался ни в чьей поддержке и руководстве. Он деловито щупал бабулин пульс, как заправский врач. Наконец, тень лёгкой злорадной улыбки коснулась его лица.
