Король Заграбастал сделал Розальбе предложение, подобное тем, которые, как мы знаем) она уже слышала от других влюбленных в нее монарших особ. Его величество был вдов и высказал готовность немедля вступить в брак со своей прекрасной пленницей, но та со свойственной ей учтивостью отклонила его искания, заверяя, что любит Перекориля и только ему будет женой. Когда не помогли ни мольбы, ни слезы, король дал волю природной злобе и начал стращать ее пытками; однако принцесса объявила, что лучше пойдет на муку, чем вступит в брак с убийцей родителя, — и он ушел, извергая проклятья, а ей повелел готовиться к смерти.

Всю ночь напролет король держал совет, как лучше умертвить упрямую девчонку. Отрубить голову — никакой муки; а вешали в этой стране до того часто, что это уже не доставляло его величеству никакого удовольствия; тут он вспомнил про двух свирепых львов, которых недавно получил в подарок, и решил: пусть эти хищники растерзают Розальбу. Возле замка Львиный Зев находился цирк, где Обалду забавлялся травлей быков, охотой на крыс и другими жестокими потехами. Упомянутых львов держали в клетке под ареной; их рычание разносилось по всему городу, обитатели которого, сколь ни грустно мне признаться в этом, наутро сошлись целыми толпами поглядеть, как звери сожрут бедняжку Розальбу.

Король восседал в королевской ложе, окруженный толпой телохранителей, а рядом сидел граф Окаян, с коего государь не спускал грозных очей; дело в том, что соглядатаи донесли его величеству о поступках Окаяна, о его намерении жениться на Розальбе и отвоевать ей корону. Зверем глядел Заграбастал на кичливого вассала, пока они вместе сидели в ложе, дожидаясь начала трагедии, в которой бедняжке Розальбе предстояло играть главную роль.

Но вот на арену вывели принцессу в ночной сорочке, с распущенными по плечам волосами и до того прекрасную, что, увидев ее, заплакали навзрыд даже лейб-гвардейцы и сторожа из зверинца. Она вошла босиком (хорошо еще, что пол был посыпан опилками) и стала, прислонясь к большому камню, в самом центре арены, вокруг которой, за прутьями решеток, сидели придворные и горожане: они ведь боялись угодить в черные пасти этих огромных, свирепых, красногривых, длиннохвостых, громко рычащих хищников. Тут распахнулись ворота, и два огромных, тощих и голодных льва с яростным «p-p-p!..» вырвались из клетки, где их три недели держали на хлебе и воде, и ринулись к камню, у которого застыла в ожидании бедная Розальба. Помолитесь же о ней, добрые души, ибо настал ее смертный час!

По цирку прошел стон, даже в сердце изверга Заграбастала шевельнулась жалость. Лишь сидевший возле короля Окаян прокричал: «А ну-ка, ату ее, ату!..» Вельможа этот не мог простить Розальбе, что она его отвергла.

Но странное дело! Чудо, да и только! То-то ведь счастливое стечение обстоятельств, — вы, наверно, и помыслить не могли о таком! Львы добежали до Розальбы, но, вместо того чтоб вонзить в нее зубы, стали к ней ластиться. Они лизали ее босые ножки, зарывались носом в ее колени и урчали, точно желали сказать: «Здравствуй, милая сестрица, неужто ты не узнаешь своих лесных братьев?» А она обхватила своими белыми ручками их желто-бурые шеи и принялась их целовать.

Король Заграбастал прямо остолбенел. Граф Окаян был преисполнен отвращения.

— Фу, мерзость! — воскликнул он. — Какой обман учинили! — продолжал кричать его сиятельство. — Львы-то ручные! От Уомбуэлла или Астли. Ишь ведь как морочат публику — стыд и срам! Бьюсь об заклад, что это завернутые в половики мальчишки, а никакие не львы.

— Что?! — взревел король. — Это кто же учинил обман? Уж не ваш ли монарх, а? И львы, значит, тоже не львы? Эй, гвардейцы, телохранители! Схватить графа Окаяна и бросить на арену! Дайте ему щит и меч, пусть наденет доспехи, и мы посмотрим, справится ли он с этими львами.

Кичливый Окаян отложил бинокль и окинул сердитым взглядом короля и его приспешников.

— Прочь от меня, собаки, — сказал он, — не то, клянусь святителем Николаем, я проткну вас насквозь! Вы что же думаете, Окаян струсит, ваше величество? Да я не побоюсь и ста тысяч львов! Попробуйте-ка сами спуститься за мной на арену и побиться с одним из этих зверей. Ага, Заграбастал боится! Ничего, я осилю обоих!

И ОН ОТКИНУЛ РЕШЕТКУ и легко спрыгнул вниз.

И В ТУ ЖЕ СЕКУНДУ

«Р-Р-РЫ!!!»

ЛЬВЫ СЪЕЛИ ГРАФА ОКАЯНА

ДО ПОСЛЕДНЕЙ КОСТОЧКИ,

ВМЕСТЕ С САПОГАМИ

И ВСЕМ ПРОЧИМ.

И

ЕГО НЕ СТАЛО.

Увидев это, король произнес:

— И поделом окаянному мятежнику! А теперь, раз львы не едят девчонку…

— Отпустите ее на свободу! — закричала толпа.

— НЕТ! — прорычал король. — Пусть гвардейцы спустятся на арену и изрубят ее на куски. А если львы вздумают ее защищать, их пристрелят лучинки. Девчонка умрет в муках!

— У-у-у!.. — заулюлюкала толпа. — Стыд! Позор!

— Кто смеет кричать «позор»?! — завопил разъяренный монарх (тираны плохо владеют собой). — Пусть только кто еще пикнет, и его бросят на съедение львам!

И, конечно, воцарилась мертвая тишина, которую прервало внезапное «туру-ту-ту-ту!»; и на дальний конец арены въехал рыцарь с герольдом. Рыцарь был в боевом снаряжении, но с поднятым забралом, а на копчике копья он держал письмо.

— Что я вижу?! — вскричал король. — Слон и башня! Это же герольд моего пафлагонского брата, а, рыцарь, коли мне память не изменяет, — храбрый капитан Атаккуй. Какие вести из Пафлагонии, храбрый Атаккуй? А ты, герольд, так трубил, что, наверно, пропадаешь от жажды, черт возьми! Чего бы тебе хотелось выпить, мой честный трубач?

— Перво-наперво, обещайте нам неприкосновенность, ваша милость, сказал Атаккуй, — и, прежде чем мы возьмем в руки бокал, дозвольте нам огласить послание нашего повелителя.

— «Ваша милость», вы сказали? — переспросил владыка Понтии и грозно нахмурился. — Не очень-то уместное обращение к помазаннику божьему! Ну, читайте, что там у вас!

Ловко подскакав на своем скакуне к королевской ложе, Атаккуй обернулся к герольду и подал ему знак начинать.

Глашатай повесил на плечо трубу, достал из шляпы свиток и принялся читать:

— «Всем! Всем! Всем! Настоящим объявляем, что мы, Перекориль, король Пафлагонии, Великий герцог Каппадокийский, Державный властелин Индюшачьих и Колбасных островов, вернули себе трон и корону отцов, некогда вероломно захваченную нашим дядей, который долго величался королем Пафлагонии…»

— Что-о-о?! — взревел Заграбастал.

— «А посему требуем, чтобы лжец и предатель Заграбастал, именующий себя повелителем Понтии…»

Король разразился страшными проклятьями.

— Читай дальше, герольд! — приказал бесстрашный Атаккуй.

— «…отпустил из подлой неволи свою августейшую повелительницу Розальбу, законную государыню Понтии, и вернул ей отцовский трон; в противном случае я, Перекориль, объявляю упомянутого Заграбастала подлецом, мошенником, трусом, изменником и вором. Я вызываю его сразиться со мною на кулачках, палках, секирах, мечах, пистолетах и мушкетонах, в одиночном бою или с целым войском, пешим или на коне; и я докажу свою правоту на его мерзопакостном теле!» — Боже, храни короля! — заключил капитан Атаккуй и сделал на лошади полуповорот, два шага вправо, два шага влево и три круговых поворота на месте.