Глядя на морскую мерзость у себя на коленях, Агассис внезапно увидел в ней воплощение всех своих страхов перед смешением рас. С дрожью он вспомнил сходным образом сшитую тварь, плод воображения миссис Шелли. Что, если Природа допустит существование подобных чудовищ? Даже мысль об этом…

С рыбы Агассис перевел взгляд на выжидающе застывшего перед ним человека.

Неотесанный рыбак неопределенного возраста, с морщинистым задубленным лицом, на котором щурились косящие глазки, одетый в сальный от ланолина вязанный косами свитер с высоким воротом, в вязаную же морскую шапку и мешковатые клетчатые штаны. В углу рта у него торчала незажженная глиняная трубка с длинным мундштуком — преисполненный надежд продавец, решивший, что настало время расхвалить товар.

— Так что, молодой человек? Что скажете? Ребята в порту как один говорят, что вы ищете всякие диковинки, а уж диковиннее этой редко увидишь.

Агассиса поразила такая наглость. Швейцарский акцент профессора — который многие дамы находили очаровательным, видимо, из-за заметного офранцуживания гласных, — стал особенно явным в стремлении припугнуть.

— Вы ждете, сэр, что я поверю, будто эта рыба была когда-либо единым целым и плавала по морям нашего мира?

Старый морской волк поскреб под шапкой.

— Э, выходит, ваш соколиный глаз заметил, как я слегка подлатал рыбину. Малый из моей команды собрался порезать ее для нашего котла, но тут подоспел я и, распознав ее научную ценность, пресек эту резню. К несчастью, он уже успел отхватить морду от хвоста. Ну, раз она немножко повреждена, цену можно и сбавить. И будет она сорок центов, деньги на бочку.

Агассис снял с колен парусину с ее содержимым и встал.

— Будьте добры, уйдите. Вы зря потратили мое время.

— Да погодите же, старина, вас, я вижу, не проведешь. Но имейте терпение, и я скажу вам правду. Я ж молчал, потому как не знал, по зубам она вам или нет.

— Хорошо, продолжайте. Как у вас тут говорят, я одни уши.

Сжав подбородок ладонью и еще более прищурясь, что придало ему сходство с кротом (Talpa europaea), рыбак начал:

— Так вот, вытащили мы сети на борт, а в них барракуд-гаи черный осетр…

— Это я уже понял.

— Может, и так. Да только вы знать не можете, что с ними была еще и меч-рыба. Так вот у нее имелся престранный инструмент. А именно шип с дырой на конце, будто ушко у иголки! Я и глазом не успел моргнуть, как эта меч-рыба взяла и располовинила двух других. Потом попрыгала по палубе туда, где мы паруса чинили. Подцепила она в ушко дратву и давай сшивать рыбин, вот как вы видели. Я принес их лишь в доказательство: меч-рыба страсть как тяжелая, чтобы и ее еще с собой тащить. Вот это диво я вам и предлагаю!

Победно завершив свое повествование широчайшей ухмылкой, рыбак стал ждать реакции Агассиса.

Тот был на мгновение ошеломлен, а потом расхохотался. Скверное настроение, которое преследовало его с самого утра и которому было множество неизбежных причин, от типично американской небылицы как рукой сняло.

Овладев собой, Агассис сказал:

— Ну хорошо. Принесите мне эту рыбу-хирурга, и я щедро за нее заплачу.

Рыбак протянул мозолистую руку, и Агассис ее пожал.

— Всенепременно, старина, не будь я капитан Дэн'л Стормфилд из Марблхеда [69].

С этими словами капитан Стормфилд удалился, прихватив с собой и жертву вивисекции, и приятный солоноватый запах моря, который Агассис заметил лишь по его отсутствию.

Воистину невоспитанные дети!

Кабинет Агассиса был весьма удобен, и здесь со своего прибытия на эти чужие берега ученый провел в усердных трудах немало дневных и ночных часов. В застекленных книжных шкафах стояли шеренги научных томов от Линнея до Лайла, а открытые нижние полки были отданы под зачитанные фолианты «Птиц Одюбона». На серванте разместились плоды недавних трудов — аккуратно собранные листы нескольких монографий. Задвинутый в угол круглый столик был погребен под ждущей ответа корреспонденцией. Удобный диван, используемый временами для послеобеденной дремы, теперь занимали большие картонные папки на завязках с рисунками из экспедиций. Несколько кожаных кресел и половиков были рассеяны по комнате (далеко не Бидемайер, но чего ожидать от столь неотесанных американских мужланов?…) Одну стену украшала акварель с изображением Мотье, родной деревушки Агассиса, окруженной озерами, написанная его давним ассистентом-рисовальщиком Йозефом Динкелем, который, к сожалению, предпочел не сопровождать своего патрона в Америку. На другой висела карта Северной Америки, утыканная зелеными флажками, обозначающими места уже посещенные (Ниагарский водопад, Галлифакс, Нью-Хейвен, Олбани, Филадельфия), и красными, указывающими планируемые поездки (озеро Верхнее, Чарльстон, Вашингтон, Скалистые горы…)

Тут он все утро предавался взаперти черной меланхолии, теперь столь успешно развеянной небылицей капитана Стормфилда. Агассис ощутил прилив привычной бодрости. Им вновь овладело желание выйти в широкий мир, изучить его, проникать в тайны Природы, открывать и классифицировать, собирать коллекции и выдвигать теории и — не между прочим — добиться того, чтобы в устах народных масс его имя стало синонимом передовой науки девятнадцатого века.

Покинув кабинет, Агассис направился в мастерские, находившиеся тут же в доме в Восточном Бостоне на самом берегу бухты, так любезно подаренном его патроном, Джоном Эмори Лоуэллом, текстильным магнатом и финансистом. Пока этих помещений было достаточно, и Агассис каждодневно испытывал удовлетворение. Но он вынашивал более великие планы. Отдельный склад для экспонатов, возможно, с музеем перед ним, чтобы выставить избранные; более просторные мастерские со всеми таксономическими принадлежностями; контора с газовым освещением; лекционный зал. Возможно, даже собственные типография и переплетная мастерская, как было у него в Нёфшателе для непрерывного потока книг, выходивших из-под его прилежного пера…

Агассис обуздал свое воображение. Все это можно осуществить, только имея влияние и власть. В сравнении с его мечтами деньги, которые он мог бы вложить сам, были ничтожны. Правда, его лекции принесли куда больше, чем он мог надеяться — больше шести тысяч долларов за последние четыре месяца! — но они тратились с той же быстротой, с какой зарабатывались. Одна только оплата умелых помощников съедала заметную часть его доходов. Прибавьте к этому покупки у местных рыбаков, обычные расходы на содержание дома, затраты на полевые изыскания, светские приемы и так далее, и вот вы уже на мели.

Нет, чтобы вознести его на высоты, о которых ему мечталось, достанет только средств такого учреждения, как Гарвардский университет. Он должен получить место профессора на новом факультете геологии, который скоро подарит университету Эббот Лоуренс [70]. Его соперники на это место, Роджерс и Холл, — посредственности, не заслуживающие столь престижного поста! Профессорства достоин только он один, Луи Агассис, Первый Натуралист своего времени!

Подходя к двери мастерских, Агассис сделал себе заметку на память улестить Лоуэлла дать еще один обед, на котором он мог бы исподволь повлиять на Лоуренса…

В мастерской работа кипела. Только он пошел, все его верные ассистенты, последовавшие за ним из Европы, подняли глаза от рабочих столов с преданностью и восхищением. Граф Франсуа Пуртале, исходивший с Агассисом все Альпы, вооружившись лупой, деловито изучал крупный копролит [71]. Опытный зоолог Шарль Жирар в гуттаперчевом переднике трепанировал трепанга. Рисовальщик Жак Буркхардт старался зарисовать живого омара (Homarus americanus), который, к несчастью, упорно пытался удрать по столу на свободу. Мастер литографии Огюст Сонрель возился со своими пластинами. (В стремлении обеспечить науку дополнительным капиталом Агассис разрешил Сонрелю подготовить иллюстрации к частному изданию книги мистера Джона Клиленда [72] по подписке группы бостонских предпринимателей.) Не хватало здесь только Шарля «Папы» Кристина, Арнольда Гийо, Лео Лескерё и Жюля Марка — все они ожидали на том берегу Атлантики вызова, который он пошлет, едва получит место в Гарварде.