– Огион же ходил… – начал было Гед и осекся: вспомнил, что Огион был магом.

– В долинах, на юге, – сказала Тенар, – всегда полно работы. Пасти коз, овец, коров. Скот перегоняют на верхние пастбища незадолго до праздника Долгого Танца и пасут там до осенних дождей. В тех местах всегда пастухи нужны. – Она отпила большой глоток из своего стакана и словно снова произнесла имя дракона – так обожгло ей рот вино. – А почему бы тебе не остаться?

– В доме Огиона? Так сюда они в первую очередь заявятся.

– Ну и что? Даже если заявятся? Что им от тебя может быть нужно?

– Чтобы я снова стал тем, кем был раньше.

Ей стало холодно – так безнадежно звучал его голос.

Она молчала, пытаясь вспомнить, каково это – быть всесильной Единственной Жрицей Гробниц Атуана, поглощенной силами Тьмы, а потом вдруг сразу все это потерять; самой отбросить власть и могущество, стать самой собой, стать просто Тенар, просто женщиной, заиметь мужа, детей и снова в один миг все потерять, превратиться в старуху, безмужнюю, бессильную… Но, даже вспомнив все это, она не была уверена, что понимает, насколько ему сейчас стыдно, тяжело, сколь сильна агония его теперешней униженности. Возможно, подобные переживания свойственны только мужчинам. Женщины, в общем-то, привыкли к унижениям.

А может быть, права тетушка Мох? Когда ядрышко ореха съедено, остается лишь пустая скорлупка.

«Так я и сама на ведьму стану похожа», – подумала Тенар. И чтобы перестать думать об этом и Геда тоже заставить думать о чем-нибудь ином, а еще потому, что вкусное, но все-таки довольно крепкое вино развязало ей язык, она снова заговорила:

– А я знаешь о чем подумала… вспомнила, как Огион учил меня, а я все не хотела учиться дальше, а потом взяла и ушла, нашла себе подходящего фермера, вышла замуж – так вот, я тогда все время думала, даже в день свадьбы, что Гед, конечно же, очень рассердится, когда услышит об этом! – Она засмеялась.

– Я и рассердился, – сказал он.

Она промолчала.

– Я был разочарован, – пояснил он.

– Рассержен, – сказала она уверенно.

– Рассержен, – согласился он.

И снова наполнил ее стакан до краев.

– Тогда я и сам обладал могуществом и способен был различить его в других, – сказал Гед. – А ты… ты вся светилась там, под землей, в этом ужасном Лабиринте, во тьме кромешной…

– Ну хорошо, тогда скажи: что мне было делать со своим могуществом, со всеми магическими знаниями, которые пытался вбить в мою голову Огион?

– Использовать их.

– Как?

– Как используется Великое Искусство Магии.

– Кем?

– Волшебниками, – ответил он с затаенной болью.

– Магия, значит, и есть всего лишь умение, мастерство магов?

– Что же еще?

– А разве это все?

Он задумался, изредка поглядывая на нее.

– Когда Огион учил меня, – сказала она, – вот здесь, у очага, словам Истинной Речи, я так же легко и твердо выговаривала их, как и он сам. Как если бы я вспомнила язык, который знала с рождения. Зато вся остальная мудрость – старинные руны, Великие Заклятия и правила – казалась мне мертвой. Все это было мне совершенно чуждо. Я часто думала: все это похоже на то, как если бы меня одели в военные доспехи, дали меч и копье, шлем с перьями и все такое… насколько нелепо я бы во всем этом выглядела, разве не так? Ну зачем мне, например, меч? Что героического я могла бы совершить с его помощью? Я в этих доспехах даже и ходить-то нормально не могла бы – все равно осталась бы женщиной, осталась бы самой собой.

Она отпила немного вина.

– Так что я все эти волшебные доспехи с себя сбросила, – сказала она, – и надела привычную мне одежду.

– А что сказал Огион, когда ты собралась уходить?

– А что он мог сказать?

На его губах появилось подобие улыбки, но он промолчал.

Она утвердительно кивнула. И через некоторое время продолжала более спокойно:

– Я стала его ученицей только потому, что меня привез сюда ты. После тебя он больше учеников не брал и уж никогда не взял бы в ученицы девушку. Это ты упросил его. Зато он меня любил. И уважал. И я его тоже очень любила и уважала. Но он не сумел дать мне то, что мне было необходимо, а я не умела взять у него то, что он должен был мне дать. Он понимал это. Ах, Гед, он ведь совсем иными глазами смотрел на Терру. Он увидел ее всего за день до смерти. Вы с тетушкой Мох говорите, что могущественные волшебники сразу узнают друг друга. Не знаю, что Огион увидел в Терру, но мне он сказал: «Научи ее всему!» А еще он сказал… – Она вдруг умолкла. Гед терпеливо ждал. – Он сказал: «Ее будут бояться». И повторил: «Научи ее всему! Не на Роке». Не знаю, что он имел в виду. Да и откуда мне знать? Если бы я тогда осталась с ним, то, возможно, и узнала бы, возможно, смогла бы чему-то научить девочку. Я считала, что, когда придет Гед, уж он-то, конечно, будет знать, чему ее учить, что ей необходимо знать, моей искалеченной малышке.

– Я этого не знаю, – проговорил Гед очень тихо. – Я увидел… В этом ребенке я увидел только одно! Ей причинили страшное зло. Зло.

Он залпом допил вино.

– Мне нечего ей дать. – И он умолк.

В дверь слегка постучали. Гед вскочил с уже знакомым Тенар выражением лица: искал, где бы спрятаться.

Она пошла к двери и не успела еще толком отворить ее, как тут же почуяла знакомый запах тетушки Мох.

– Гости в деревне, – выразительно тараща глаза, зашептала старуха. – Похоже, добрые люди. Они, по слухам, с того большого корабля, что приплыл из Хавнора. Говорят, что ищут Верховного Мага.

– Он не хочет никого видеть, – слабым голосом сказала Тенар. Она понятия не имела, что теперь делать.

– Да уж, пожалуй, не хочет, – сказала ведьма. Помолчала немного, словно ждала чего-то, и спросила: – Где ж он сам-то?

– Здесь, – ответил Ястреб, подходя к двери и пошире открывая ее. Тетушка Мох только глянула на него и ничего не сказала. – А они знают, где я? – спросил он.

– Коли и знают, то не от меня, – ответила ведьма.

– Если они заявятся сюда, – сказала Тенар, – ты, в конце концов, всегда можешь отослать их прочь – как Верховный Маг!..

Ни Гед, ни тетушка Мох не обратили на ее слова никакого внимания.

– В мой-то дом они и заглядывать не станут, – сказала ведьма. – Если хочешь, пошли со мной.

Он не раздумывая пошел за ведьмой, мельком взглянув на Тенар, но не сказав ей ни слова.

– А мне-то как отвечать им? – спросила она растерянно.

– А никак, милая, – ответила ведьма.

Вереск и Терру вернулись с охоты на болоте с добычей – в веревочной сетке было целых семь крупных лягушек, и Тенар занялась приготовлением лягушачьих окорочков на ужин охотницам. Она уже почти закончила сдирать шкурки, когда снаружи послышались голоса, и, глянув в открытую дверь, она увидела, что на пороге стоят незнакомые мужчины в шляпах, в отделанных золотым шитьем костюмах…

– Госпожа Гоха? – послышался чей-то вежливый вопрос.

– Входите, – пригласила она.

Они вошли. Их было пятеро, но казалось – вдвое больше: в комнатке с низким потолком все они выглядели огромными и высокими. Гости изумленно озирались, и Тенар наконец догадалась, что именно их здесь так поразило.

У кухонного стола стояла женщина с длинным и острым ножом в руках, а перед ней, на разделочной доске, лежали зеленовато-белые лягушачьи лапки и рядом кучка окровавленных останков. В темном углу за дверью прятался ребенок, чудовищно изуродованный, как бы лишенный половины лица и с какой-то клешней вместо руки, похожей на коготь. В алькове под единственным окошком сидела на кровати высокая костистая девица, тупо уставившаяся на вошедших с разинутым ртом. Руки ее были все в грязи и крови, а мокрая юбка явственно пахла болотом. Когда девица заметила, что гости смотрят на нее, то попыталась прикрыть лицо юбкой, совершенно неприлично ее задрав.

Мужчины сразу отвернулись, теперь им оставалось только смотреть на женщину у стола, заваленного дохлыми изрезанными лягушками.

– Госпожа Гоха? – повторил свой вопрос один из них.