Тенар встала, оделась. Несмотря на раннее утро, было уже совсем тепло, так что огонь она разжигать не стала. Просто выпила кружку молока, сидя на крыльце и глядя, как тень горы Гонт, падавшая на море, втягивается постепенно внутрь острова. Здесь, на продуваемом всеми ветрами скалистом мысу, сейчас царило почти полное безветрие, и слабое дыхание, все-таки ощущавшееся в воздухе, пахло летом, дивными ароматами луговых трав. И что-то еще удивительно благостное разливалось вокруг – что-то непривычное, какая-то радость.

«Все переменилось!» – прошептал старый Огион, умирая, но тоже явно чувствуя радость. И накрыл ее руку своей. Он тогда принес ей в дар бесценную вещь – свое подлинное имя, словно отдавая его навсегда.

– Айхал! – прошептала она.

Он не ответил, только проблеяли козы в загоне: они ждали, когда Вереск придет их доить. «Бе-е», – сказала одна, а другая более низким, металлическим голосом откликнулась: «Бла-а! Бла-а!» «Поверь козе, – говаривал Флинт, – если хочешь все испортить». Флинт, хотя и сам когда-то был пастухом, коз недолюбливал. А Ястреб в детстве был как раз козопасом – здесь, на Гонте, только с другой стороны горы.

Тенар вошла в дом и обнаружила, что Терру стоит у постели Геда и внимательно смотрит на спящего. Она обняла девочку, и, хотя Терру обычно слегка отстранялась при любом, даже самом ласковом прикосновении или по крайней мере проявляла полное равнодушие, на этот раз она ласку не только приняла с благодарностью, но даже, пожалуй, сама немного прижалась к Тенар.

Гед, обессиленно распростертый на постели, был погружен все в тот же непробудный сон. Четыре страшных шрама-отметины на левой щеке были отчетливо видны.

– Это огнем? – спросила шепотом Терру.

Тенар ответила не сразу. Она и сама толком не знала, что это за шрамы. Когда-то она спрашивала его об этом – давно, в Расписной Комнате Лабиринта, на острове Атуан. «Это, наверно, дракон?» – спросила она тогда насмешливо. А он совершенно серьезно ответил: «Нет, это не дракон. Это отметины одного из Безымянных. Впрочем, имя этой твари я в конце концов узнал…» Вот и все, что ей было известно. Но она понимала, что для Терру значит слово «огонь».

– Да, – сказала она.

Терру продолжала смотреть на Геда. Она так наклонила головку, чтобы единственный ее зрячий глаз смотрел прямо на него, и от этого стала похожа на маленькую нахохлившуюся птичку – воробышка или зяблика.

– Пойдем-ка, птенчик, зяблик ты мой! Ему сейчас особенно нужно крепко спать, а тебе пора съесть персик. Интересно, созрел ли у нас там сегодня хоть один?

Терру тут же помчалась смотреть. Тенар пошла следом.

Поглощая персик, девочка внимательно изучала то место, где вчера посадила персиковую косточку. Она явно была разочарована тем, что там до сих пор ничего не выросло, однако ничего не сказала.

– Полей получше, – посоветовала ей Тенар.

…После завтрака явилась тетушка Мох. Она замечательно умела плести корзины из тростника, росшего на болотах близ Большого Утеса, и Тенар как-то попросилась к ней в ученицы. С раннего детства, проведенного на острове Атуан, она любила учиться. А оказавшись на чужом для нее острове Гонт, обнаружила, что люди страшно любят кого-нибудь учить. Она научилась с благодарностью принимать любые знания и уроки, и благодаря этому ей быстро простили, что она чужестранка.

Когда-то свои знания ей передал Огион, потом – Флинт. Для нее естественно было всю жизнь чему-то учиться. И ей казалось, что еще столь многому на свете поучиться стоит, хотя раньше, слушая наставления жриц или будучи ученицей волшебника, она так не думала.

Тростник был замочен загодя, и сегодня с утра они собирались его расщеплять – занятие, требующее известного внимания, однако в общем несложное, так что вполне можно было и думать, и говорить о чем угодно.

– Тетушка, – спросила Тенар, сидя на крыльце перед корытцем с замоченным тростником и кучкой готовой щепы на циновке, – а как ты можешь угадать, волшебник человек или нет?

– То, что скрыто в глубине, ведомо лишь тем, кто глубоко видит, – сказала тетушка Мох прочувствованно и прибавила: – То, что рождено на этот свет, непременно заговорит. – И рассказала Тенар историю о муравье, который подобрал на полу во дворце один крошечный волосок и поспешил отнести его в свой муравейник, а ночью весь подземный муравейник засиял, точно туда упала звезда, ибо волосок тот был с головы Великого Мага Бреста. Но лишь мудрые могли увидеть тот свет в муравейнике. Обычным людям он казался погруженным во тьму.

– Значит, просто нужны знания, просто нужно учиться? – спросила Тенар.

– Может быть, нужно, а может быть, и нет. – Такова была суть весьма туманного ответа ведьмы. – Этот дар бывает порой врожденным, – пояснила она. – Даже если человек о нем и не знает, дар все равно остается при нем. И непременно засияет когда-нибудь, как тот волосок Великого Мага, что попал в муравейник.

– Да, – сказала Тенар, – такое и я видела. – Она аккуратно расщепляла стебли тростника и складывала щепу на циновку. – Тогда как же ты узнаешь, что кто-то вовсе не волшебник?

– Так ведь сразу видно! – воскликнула тетушка Мох. – У такого ничего особенного за душой нет, милая. Нет у него волшебной силы, и все. Вот посмотри. Если у меня есть глаза, так ими я могу увидеть, что и у тебя глаза тоже есть, так ведь? А если ты слепа, так я и это сразу увижу. Или если у тебя, к примеру, только один глаз зрячий, как у нашей малышки, или, скажем, три глаза – это ведь тоже сразу заметно, разве не так? Но если у меня самой ни одного зрячего глаза нет, так я ни за что не узнаю, зрячая ли ты, если ты сама мне об этом не скажешь! Но у меня-то глаза есть! Я знаю, что вижу прекрасно. Третий глаз! – Она коснулась собственного лба и разразилась смехом – громким сухим кудахтаньем, словно торжествующая наседка, которая только что снесла яйцо. Она была довольна, что отыскала нужные слова и сумела выразить именно то, что хотела. По большей части ее невнятная и довольно-таки двусмысленная манера выражать собственные мысли, как Тенар давно уже начала подозревать, была связана именно с неумением управлять словами. Никто никогда не учил ее выражать свои мысли последовательно. Никто никогда не прислушивался к тому, что она говорит. Все ждали от нее, ведьмы, именно этого невнятного, загадочного, волшебного бормотания. Она как бы не должна была иметь ничего общего с ясными значениями слов.

– Понимаю, – сказала Тенар. – Тогда… Но может быть, ты на этот вопрос и не захочешь отвечать? Скажи, вот если ты смотришь на кого-то этим своим «третьим глазом», то есть видишь его волшебным зрением, сразу ли ты понимаешь, какова его волшебная сила?

– Это скорее от знаний зависит, – сказала тетушка Мох. – Увидеть человека – это все равно что сказать: Я его увидел. Узнать и увидеть – не одно и то же. Я вот вижу тебя, вижу этот тростник, вижу эту гору. А с людьми знание нужно. Я, например, знаю, что есть в нашей милой малышке и чего нету в том мужчине… который у тебя в доме лежит, что есть в тебе и чего нет в нашей пустоголовой пастушке Вереск. Я знаю… – Но дальше сопоставлять ей оказалось не под силу. Она что-то пробормотала и сплюнула. – Каждая хоть сколько-нибудь стоящая ведьма тут же другую ведьму признает! – выпалила она наконец.

– Значит, вы друг друга легко узнаете?

Тетушка Мох кивнула:

– Да, точно. Так оно и есть. Узнаем.

– И любая волшебница сразу узнает и поймет, что в тебе есть волшебная сила, что ты колдунья?..

Но тут тетушка Мох как-то странно ухмыльнулась – открылась черная пещера беззубого рта в паутине бесчисленных морщин – и посмотрела прямо на Тенар.

– Милая ты моя, ты, верно, хотела сказать «волшебник», а не «волшебница»? Разве можем мы сравниться с мужчинами-волшебниками?

– Но Огион…

– Лорд Огион был добр, – очень серьезно сказала тетушка Мох.

Некоторое время обе молчали, упорно продолжая расщеплять стебли тростника.