– Дай, я хочу поговорить с детьми! – Услышал я. Мы с Ритой хотели было заскочить в кровати прямо в одежде и накрыться одеялом, чтобы притвориться спящими.

– Костя, они уже спят, завтра поговорите, – пыталась унять отца мама. – Давай, я тебе сейчас чаю сделаю, сходи в душ, и мы попьем, – продолжала она, принимая удар на себя.

– Да на хер мне твой чай, пошла ты со своим чаем!

Мы сидели на кроватях, готовые резко накинуть на себя одеяла и смотрели друг на друга, в темноте, страхе, прислушиваясь к угрожающему шуму за дверью. И вдруг тишина. Мама распахнула дверь все так же в ночной рубашке, «Быстро!», так же шепотом произнесла она и махнула рукой, как бы усиливая свой призыв. Мы сорвались с места и, как можно тише, проскочили в прихожую к входной двери, схватив по пути обувь, которую надели уже позже, на лестничной площадке первого этажа. Мама взяла свое зимнее пальто и последовала за нами. Она была так напугана, что даже не догадалась взять свою обувь, так в домашних тапочках и выбежала на улицу. Та знакомая, проживающая в нашем же доме и временами выручающая нас в трудных ситуациях, к сожалению, не открывала дверь, несмотря на то что мама не только безостановочно жала на кнопку звонка, но и стучалась к ним в дверь. И это все посреди ночи, наверное, никого не было дома. Когда мы пришли к маминой подруге, тете Гале, которая жила в доме на соседней улице, в поисках безопасного ночлега, нам было сказано, что мест нет, к ней в то время приехали родственники, поэтому нас даже не пустили за порог. Мы-то ладно, одеты по сезону, а вот маме пришлось не сладко, пальто на ночную рубашку и тряпичные тапки на голые ноги…сомнительное утепление для зимней ночи. Была еще одна подружка, которая всегда нас выручала, но до нее нужно было добираться через довольно-таки людные места, мимо метро, переходя несколько улиц и один перекресток, что создавало опасность встречи с какими-нибудь маргинальными личностями…ночь же, да еще в выходной день. Заявляться домой в столь поздний час, да еще к малознакомым людям, живущим поблизости, она постеснялась. В итоге мама с нами, побродив по нашему двору в попытках встретить еще кого-нибудь хоть мало-мальски знакомого, вдруг помогут, повела нас на территорию детского садика, где, облюбовав беседку в виде избушки, и решила обосноваться на ночь. Хоть и в ненастоящем (с окнами, но без стекол и с дверным проемом, но без самой двери), но все же хоть в таком доме нас ждала ночь без побоев и угроз. Мама села между мной и Ритой, обняла нас, мы забрались на скамейку с ногами и облокотились на маму. Скамейка была проморожена и с удовольствием отдавала весь накопленный холод прислонившемся к ней телам. Зима тогда выдалась на славу, сейчас таких не бывает. Ох уж это чувство, когда все твое тело пронизывает холод и нет никаких шансов согреться, ощутить пусть слабенькое, но тепло, как бы ты сильно не прислонялся к телам других людей. Каждое дуновение ветра усиливало мороз, заставляя нашу кожу покрываться мурашками, а мышцы сокращаться в попытках организма согреться, у нас зуб на зуб не попадал от дрожи. У мамы, как она потом рассказывала, ноги начинали коченеть, да и не только ноги, пальто тоже не очень-то и спасало во время ночевки на улице. Каждый раз, когда вижу зимой людей без постоянного места жительства, спящих где-нибудь на скамейке или просто сидящих на тротуаре, диву даюсь, как им это только удается. Так, обнявшись, мы просидели часов до трех-четырех ночи, время от времени «поклевывая» носом. Наш относительный покой нарушила все та же тетя Ира, до дома которой мама так и не решилась дойти. Ее сын чисто случайно увидел нас в домике, когда проходил мимо, возвращаясь с гулянки и решив сократить путь через дворы. А вернувшись к себе домой рассказал своей маме об увиденном. Настоящая подруга не могла просто так оставить это и не отреагировать. Одевшись, она побежала на улицу за нами, по пути не забыв дать указания своему сыну, чтобы тот поставил чайник на огонь. Тетя Ира настояла на том, чтобы мы последовали за ней, «Иначе можете вообще больше не обращаться ко мне за помощью! Давай угробь себя и детей заодно!», уговаривала она маму. Подруга со своим сыном жила вблизи с железнодорожной станцией в комнате коммунальной квартиры, но ее не остановило расстояние, которое пришлось преодолеть, чтобы найти нас, ни теснота, ни позднее время, в которое нормальные люди уже спят, а ей пришлось вставать и куда-то выходить на мороз. Когда мы пришли к тете Ире, каждого уже ждал горячий суп и чашка чая, которые помогли нам отогреться. Мы у нее прожили все выходные, но в воскресенье вечером пришлось вернуться. Нашему пьяному отцу вообще не было необходимости трудиться и придумывать повод для того, чтобы начать компенсировать свои скрытые комплексы за счет своих же жены и детей. Он просто ни с того ни с сего подходил и задавал вопрос, «И что?», источая отвратительную вонь перегара. Правильного ответа, естественно, не было, поэтому все понимали, к чему все идет. Все осознавали неотвратимость действий, последующих за этим вопросом. Это мерзкое чувство, когда ты смотришь ему в глаза и понимаешь, что выхода нет, но и смириться ты тоже не хочешь. Вообще родители нас с Ритой били и в воспитательных целях тоже. В ход шли довольно-таки разнообразные предметы. Это могла быть скакалка или провод какой-нибудь, иногда в ход шла хоккейная клюшка, которую мне подарили на день рождения со словами «Держи, станешь хоккеистом!», но самым излюбленным орудием воспитания был отцовский армейский кожаный ремень. Он был широким, поэтому не очень было больно, если били ремнем, а вот пряжкой – совсем другое дело. Отец служил на флоте, и я до сих пор помню блестящий якорь, изображенный на пряжке, который не раз оставлял свои следы на моей корме. Но я старался не показывать им свою боль, чтобы они не знали мою слабость, я терпел, извивался, но не плакал и не издавал ни звука, во-первых, гордость не позволяла, а во-вторых, не собирался я тешить их самолюбие подтверждением того, что они добились своего. Но со временем это перестало работать, они видели, что я не плачу, это для них значило, я не получил наказания и били еще сильнее, в итоге они все равно добивались необходимого им результата. Зато поэтому у меня сейчас высокий болевой порог. Я всегда стараюсь находить положительный аспект в чем бы то ни было.

Надо признать, что отец, когда был трезв и в настроении, он был хорошим семьянином. Он веселил нас, прокручивая видеофильмы на семейном проекторе, озвучивая их так, что мы смеялись до коликов. Рассказывал смешные истории, не знаю, придумывал их или брал из жизни. Смеялись все, и мама, и Рита, и я, да и по его лицу было видно, что он сам доволен. Читал нам книжки на ночь, играл в настольные и подвижные игры, временами мы носились, как угорелые, то он за нами, то мы за ним. Мы любили кататься на нем, обхватишь его ногу, сядешь на ступню, он идет, поднимая тебя, а ты представляешь, что ты на ноге Гулливера. Устраивал семейные вечера, делая для нас с Ритой крепость из подушек, а сам с мамой сидел на диване обнявшись. В такие моменты он был совершенно другим человеком. Я очень любил эти мгновения. Казалось, что вокруг нас стоит огромный забор, а все невзгоды остались по другую сторону ограды и никак не могут просочиться к нам. Как раз из-за подобных сюжетов нашей жизни я очень люблю ночной город – это тоже позитивные ассоциации с тех времен. Мне нравится, как желтый свет падает на листву, как будто деревья нарисовал художник со своим необычным видением вещей. А зимой этот свет отражается от поверхности сугробов, превращая их в золотые горы, в которые можно нырнуть, как это делает Скрудж Макдак в своем хранилище. Ночной город, освещенный желтым светом фонарей, таким успокаивающим, мне казался волшебным. Помню, как-то раз во время ночной прогулки, мы с папой побежали, нарвали цветов с клумбы школы, где мы с Ритой учились, и принесли нашим родным женщинам. Для меня это было целое приключение, ведь мы нарушали общественный порядок. Во тьме ночной прокрались на территорию школы, дошли до клумбы, которая находилась в центре открытого пространства перед входом в учебное заведение. Это были, наверное, самые ароматные цветы в моей жизни, которые я только дарил кому-либо. У отца был друг, который являлся счастливым обладателем автомобиля. По нынешним меркам это было «ведро», но тогда владелец машины считался успешным человеком и не важно, чем он управлял. Но, если честно, то состояние машины оставляло желать лучшего. Это была американская классика, доведенная до состояния металлолома на колесах. В некоторых местах ее дно проржавело насквозь, так, что, если убрать с пола коврики, можно было насладиться серыми тонами городского дорожного покрытия. Двери закрывались при помощи хорошего толчка плечом, трещина на лобовом стекле…в общем перечислять проблемы этой колымаги можно очень долго, но техническое состояние машины не мешало ей каким-то чудом катать нас. Иногда он приезжал за нами, и мы всей семьей ехали кататься по ночному городу. Просто ездили, любовались городом, а ночью он гораздо красивее чем днем, слушали музыку, взрослые общались между собой. Я же, не встревая во взрослые разговоры просто прилипал своей моськой к окну и старался рассмотреть что-нибудь, что другие могли пропустить. Мне всегда было интересно заглянуть туда, куда остальные и не смотрели. В кино я до сих пор рассматриваю, что находится за актерами, а не то, что нам пытаются показать на переднем плане. Я смотрел на пролетающие мимо фонари, здания, деревья и мечтал, что когда-нибудь отправлюсь в путешествие по всему миру. Я погружался в свои мысли и мечтания с головой. Временами после таких прогулок мне снилось, как я мчу на мотоцикле по магистрали вдоль бескрайних полей, мимо небольших городишек, впереди горизонт расправил объятия и улыбается, радуя меня теплом солнечных лучей, а я просто еду, ветер треплет мне волосы, я ощущаю полную свободу, спокойствие и легкость. Не нужно говорить, что, просыпаясь после таких чудесных снов, я чувствовал разочарование от реальности, так резко накатившей на меня. Рите же наоборот нравилось поболтать со взрослыми, поумничать, доказать, что она уже не ребенок. С тех пор желтое освещение улиц будит во мне только положительные эмоции. Зимой, когда мы выбирались всей семьей, отец любил катать нас с Ритой на санках. Но не просто катать, он разбегался, таща санки за собой, на которых мы по очереди сидели, а потом резко поворачивал в сторону, унося нас в занос. Рита всегда старалась удержаться, ей не нравилось падать, но у нее это редко получалось. Санки переворачивались, она шлепалась в снег, я смеялся, она на меня обижалась и начинала гоняться за мной, чтобы «как следует треснуть по башке». А вот я время от времени специально падал с санок, кувыркаясь несколько раз, представляя себя главным героем в каком-нибудь боевике. Когда нам купили санки с рулем, я чуть не сошел с ума от счастья, много ли ребенку надо. Рита тогда была уже, как она говорила, слишком взрослая для санок. А я понимал, что теперь я могу скатиться с любой горки и при этом контролировать свой спуск. Естественно, я постоянно выруливал на какие-нибудь трамплины или просто поворачивал с заносом, слетая по инерции и кубарем продолжая свой спуск, собирая за шиворотом снег. Мама тут же начинала переживать, что я себе что-нибудь сломаю, но на ее беспокойства отец всегда отвечал, «Ничего, крепче будет.». Просто обожал, когда мы всей семьей, будь то лето или зима, выбирались на прогулку. Я вообще любил, когда все родственники собирались вместе. Получалась целая толпа народу. Я и сейчас убежден, что большая семья – это здорово. Большинство моих собеседников считает, чем меньше людей в доме, тем лучше. А некоторые из них и вовсе не хотят заводить детей, и я сейчас говорю не только о мужчинах. Несомненно, каждое мнение имеет право на существование, но каждый раз, выслушивая подобные мысли, мне на ум приходят слова великолепного артиста Льва Константиновича Дурова, произнесенные им в фильме «По семейным обстоятельствам»: «Странные эти люди, люди! А неужели им так плохо вместе?! А неужели плохо, когда вечером за большим столом собирается вся семья?! Когда за таким столом собирается вся семья – дети, внуки, правнуки, три-четыре поколения, что ж здесь плохого, я вас спрашиваю?! Кому это мешает?! Малогабаритные квартиры, малогабаритная мебель и, прошу меня простить, малогабаритные семьи. Что же здесь хорошего?! От этого даже души становятся малогабаритными!».