Хотя Николаю от персов нужны были не подарки. Тем более что удивить драгоценностями самодержца самой большой империи было не так-то просто; неужели шах забыл, что богаче русского царя не было под луной ни одного монарха?.. Поэтому, оценив миролюбивый жест соседей, император оказался великодушен: он снизил сумму контрибуции, предусмотренной мирным договором, до минимума, увеличив срок выплаты на пять лет. Прощаясь с принцем, Николай буквально осыпал миссию подарками. Достаточно сказать, что в числе последних оказались даже 12 орудий новейшего образца; а для перевозки подарков понадобилось две сотни лошадей.

Хосрев-Мирза от устроенной ему в России встречи был в восторге. Но ещё больше оказался доволен российский император Николай. Ведь он добился от персов главного – нейтралитета в конфликте России с Портой. «Тегеранский инцидент» был улажен, а финал русско-турецкой войны – предопределён.

Хотя угроза – осталась. Восток – есть Восток…

Ну а спасительным щитом Российской империи являлся Черноморский флот. В распоряжении главного командира флота адмирала Грейга находилось почти шестьдесят военных кораблей, готовых по первому же сигналу ринуться в бой. С учётом того, что в Эгейском море крейсировала эскадра адмирала Гейдена[9] (35 судов, отличившихся в морском сражении при Наварине), сила нашего флота была неимоверная.

А ещё турки не догадывались об одном секрете, который имелся на борту каждого российского корабля, в груди каждого матроса – будь то юнга-первоходок или обветренный ветрами адмирал. Хотя, если б озвучить название этого секрета, это османам ни о чём бы не сказало: РУССКИЙ ХАРАКТЕР.

Итак, 14 (26) мая 1829 года бриг «Меркурий», с 20 орудиями на борту, под командованием капитан-лейтенанта Александра Казарского крейсировал близ пролива Босфор в составе отряда из трёх кораблей. Помимо «Меркурия», в отряд входили 44-пушечный фрегат «Штандарт» (командир – капитан-лейтенант Пётр Сахновский) и 20-пушечный бриг «Орфей» (капитан-лейтенант Евгений Колтовский). Общее руководство отрядом было возложено на капитан-лейтенанта Сахновского.

Неожиданно в 13 милях от пролива отряд обнаружил двигавшуюся со стороны Турции неприятельскую эскадру. Подсчитав количество кораблей противника (их оказалось четырнадцать!), Сахновский передал сигнал: «Меркурию» – лечь в дрейф»; после чего «Штандарт» и «Орфей» повернули назад. За ними с раздутыми парусами устремилась вся турецкая эскадра…

За происходящим внимательно наблюдал в подзорную трубу капитан «Меркурия», поэтому, когда Казарский увидел шедших в обратном направлении разведчиков, преследуемых неприятелем, он приказал поднимать паруса. А на мачте поравнявшегося «Штандарта» появился новый сигнал: «Избрать каждому курс, каким судно имеет преимущественный ход».

Ещё немного – и «Меркурий» оказался один на один со стремительно приближающимися турецкими кораблями. Хотя, как видел в трубу Казарский, через какое-то время турецкая эскадра легла в дрейф, предоставив поиграть с маленьким бригом флагманам турецкого флота – 110-пушечному «Селимие» (под флагом капудан-паши) и 74-пушечному «Реал-бею», младшему флагману. В любом случае, шансов у брига, с его 18 пушками (плюс 2 – переносные) против 184 орудий турок, не было никаких – гибель или плен. Османы, воодушевлённые недавним пленением русского фрегата «Рафаил» (об этом чуть позже), ничуть не сомневались: с бригом будет тоже самое; даже ещё проще – не станет же этот кораблик отстреливаться…

Однако упрямый бриг всячески пытался уйти от преследователей. Когда после полудня ветер заметно стих, Казарский приказал:

– Ростры разобрать! Идти на вёслах…

Турки стали заметно отставать. Но так продолжалось недолго: вскоре ветер посвежел, и турецкие корабли, оказавшись на расстоянии пушечного выстрела, открыли огонь из носовых погонных пушек. Видя, что оторваться не удастся, Казарский собрал военный совет. Командир дал высказаться каждому – с учётом воинской традиции, начиная с младшего по чину. Первым сказал слово поручик корпуса флотских штурманов Иван Прокофьев; последними – старший офицер лейтенант Сергей Скорятин и второй лейтенант Фёдор Новосильский. Офицеры единодушно приняли предложение поручика Прокофьева вступить с турками в бой; и если бриг будет в сражении разбит настолько, что более не сможет сопротивляться, то, сцепившись с одним из турецких кораблей, взорвать бриг вместе с ним. Для этой цели было решено на шпиль положить заряженный пистолет со взведённым курком. Однако каждый понимал: в открытом море да при дневном свете бригу вряд ли удастся уцелеть в такой переделке. И уж тем более – победить…

Решение военного совета драться до последнего поддержал командир корабля капитан-лейтенант Казарский:

– Ну что ж, господа офицеры, будем драться! Последний из оставшихся в живых должен будет зажечь крюйт-камеру[10], для чего, как и было предложено, на шпиль положим пистолет… Надеюсь, господа, матросы и канониры нас поддержат. Не посрамим славы Андреевского флага! Именно этого требуют от нас присяга на верность Государю нашему и Отечеству, а также долг офицеров флота Его Величества…

С теми же словами командир обратился и к матросам, закончив речь воодушевлённым воззванием:

– Умрём, братцы, но бриг не сдадим! Дадим бой басурманам! По местам стоять! К бою! За Веру, Царя и Отечество!..

Вскоре команда изготовилась к неравному бою. Канониры встали у орудий; офицеры и матросы расположились по своим местам; часть матросов ждала сигнала у вёсел. На юте виднелась фигура командира. После команды Казарского по противнику был открыт ответный огонь.

Турки приблизились совсем близко. «Селимие», ударив из пушек левым бортом, начал обходить бриг справа. Удачно уклонившись, «Меркурий» пытался маневрировать, однако вскоре нависла реальная угроза оказаться зажатым между османскими кораблями.

– Паруса – убрать! Сдавайся, урус-шайтан! – кричали с флагмана.

– Цельсь, пли! – слышался голос лейтенанта Новосильского.

Ядра, книппели и брандскугели[11] летели в «Меркурий» не переставая. Но это ничего не меняло: корабль должен был выстоять! Так решил командир, а дальше… Дальше всё будет зависеть от слаженности действий экипажа…

Александр Казарский поступил на флот волонтёром; в шестнадцать лет стал гардемарином, в семнадцать – произведён в мичманы. Звёзд с неба не хватал: плавая на тихоходных бригантинах (двухмачтовых малых бригах), перевозил вдоль черноморских берегов разного рода грузы. Потом написал рапорт о переводе на Дунайскую флотилию. Служить пришлось в Измаиле, где работы тоже хватало, тем более что под началом оказались не парусники, а… тихоходные «галеры», как смеялись над гребными судами сами моряки. Зато будущий «морской волк» там многому научился – по крайней мере, «вёсельное ремесло» освоил в совершенстве.

Став лейтенантом, в 1819 году Казарский вернулся служить в Севастополь. К началу русско-турецкой войны он командовал транспортным судном «Соперник». Когда по распоряжению адмирала Грейга транспорту был придан единорог[12], корабль переоборудовали в так называемый бомбардирский корабль. При осаде Анапы «Соперник», пользуясь своей маневренностью, в течение трёх недель обстреливал с мелководья крепостные укрепления турок. Правда, пришлось дважды пожертвовать рангоутом и целостностью корабельных бортов (судно получило шесть серьёзных пробоин). Опыт Анапы пригодится экипажу при осаде Варны, где единорог «Соперника» попортил туркам немало крови.

Участие в боевых действиях окупится сторицей: за взятие Анапы Казарский будет произведён в капитан-лейтенанты; а за проявленную храбрость под Варной офицера пожалуют золотой саблей с надписью «За храбрость». Но главная награда ждала героя впереди: в начале 1829 года приказом командующего Черноморским флотом 32-летний капитан-лейтенант Казарский получит под начало настоящий боевой корабль – 20-пушечный бриг «Меркурий».