- Вы псих, - прошептал Скамейкин, серый, как стена. - Вы все тут психи, вы бредите. Если я ему так дорог, он не позволит!

  - Может, мне еще раз позвать Алёнушкина, и мы поглядим, играет ли Бог в свои игры честно?

  - И моральная сторона вопроса вас не заботит?

  - А что не так с моральной стороной? С ней как раз всё ясно. На кону существование мира, а вы, в конце концов, просто подвергнетесь болезненной операции и по сути даже не умрёте.

  - А он?

  - Он это заслужил, - ответил Нечаев. - Нас он убивает ежесекундно. И ему в любом случае осталось недолго.

  Скамейкин внезапно сорвался с кровати, на которой сидел, метнулся по комнате туда-сюда:

  - Я не понимаю только одного. То есть, я рассуждаю теоретически - болезненно скривился он или, быть может, усмехнулся. - Для чего вам нужно говорить мне всё это сейчас? Если вы супергерой, спасающий человечество, и другого выхода у вас нет, неужели же у вас нет ещё и человечности? Неужели мои мучения, в том случае, если бы я всё это воспринял всерьёз, доставляют вам такую радость? Неужели вы не могли подождать до конца?

  - Если он должен умереть от эмоционального шока, почему бы не начать подготовку прямо сейчас? - спросил Нечаев. - И потом, - взяв стул, он со стуком поставил его в двух шагах от Скамейкина, сел и продолжил, словно что-то высматривая у него в лице, - а почему, собственно, вы задаёте этот вопрос мне? Ведь всё это происходит в вашем сознании. И, судя по всему, я в нём лицо не случайное, а один из важных персонажей творимой вами драмы. Так объясните вы мне, почему я так себя веду? Почему вся эта чреватая глубокими философскими вопросами история разыгрывается в духе банальной голливудщины с убийствами, пытками, пеленгаторами, супергероями и неописуемыми машинами, плюющими на все законы природы? Почему здесь попраны логика, психологическая достоверность и здравый смысл? Может, это само по себе свидетельство, что ваша мысль соскальзывает в бред, и мне нельзя терять ни минуты? Может, это ваша болезненная тяга к самоуничтожению толкает меня на безумные поступки, и, пока я тут разглагольствую, вы там, в непостижимом где-то, уже лезете в какой-нибудь тамошний аналог петли?

  Они долго глядели друг другу в глаза, потом Скамейкин сказал:

  - Отпустите меня, пожалуйста.

  Нечаев, кажется, задумался.

  - Вам известно, - наконец, произнёс он, - что тогда со Спесивцевым в машине погибла девушка?

  - Вроде бы что-то слышал, - устало ответил Скамейкин. - Или это теперь так кажется. Честное слово, я не знаю.

  - Случайная попутчица. Шестнадцать лет. Это не планировалось, просто мы уже не могли прервать операцию.

  - Если я возьму, - продолжил Нечаев, - и остановлю всё теперь, и стану просто сидеть, или просто пить, как вы, и ждать, что же, и их смерть тоже была напрасна?

  - А вам для оправдания одних смертей нужны другие?

  - Да, - кивнул Нечаев. - Такая сложилась ситуация. А что?

  Скамейкин сел, опустил в ладони лицо и тихо заскулил, словно запел.

  - Сейчас вас отведут в лабораторию, чтобы скопировать и сохранить вашу личность, - сказал Нечаев, поднимаясь со стула. - Со всеми воспоминаниями, я думаю, до того момента, как вы спустились в туалет. Потом вы вернётесь сюда. Какое-то время у вас ещё будет. Мы вынуждены ждать, пока не прибудет человек... - Нечаев замолк, ища слова, - ... по своему опыту и... личным склонностям наиболее подготовленный для вашего устранения. Я полагаю, это займёт около двух-трёх дней. Бежать отсюда вам невозможно, как-то использовать своё особое положение в мироздании, боюсь, тоже. Хотя такие мысли, вас, безусловно, и посетят. Я понимаю, это прозвучит банальностью, может, даже насмешкой, но поверьте, в этот момент я совершенно искренен - будет страшно, но всему на свете приходит конец. Мужайтесь.

  6

  Когда поздно ночью измученного Скамейкина привели обратно, нечаевский стул всё ещё торчал посреди комнаты, как Особое Место В Мироздании. Доктор попытался уложить Скамейкина на кровать, но тот молча выкрутился из докторских рук, потом, цепляясь за воздух, добрался до стула и сел, как будто из-под него выдернули ноги. Доктор, пожав плечами, вышел, и в двери за ним, подумав, защёлкнулся замок.

  - Дверь во мне и ключ во мне, - сказал Скамейкин очень громко и очень грозно, не поворачиваясь и не вполне сознавая смысл собственных слов. - Не запирайтесь, от меня не запрётесь.

  Язык не слушался его, а руки дрожали - ему хотелось думать, что от гнева; всё расплывалось перед ним из-за расширенных зрачков, кожа на висках покраснела, как от ожогов, а на сгибах локтей виднелись следы инъекций.